Окись серебра - Виктория Александрова
Хельга, кажется, несколько удивилась, когда он приблизился к ней.
— Жаль, мама этого не видела, — вздохнула девочка, беря ладони брата в свои.
— Она видела. — Хельмут бросил короткий взгляд вверх. — И папа тоже.
Хельга отвела взгляд, а он нежно обнял сестру, погладив её мягкие волосы, и тихо сказал:
— Спасибо.
Przesilenie[4]
1392 год от Великого Затмения, июнь
Приближался летний солоноворот. Тёплое солнце биржелиса припекало всё сильнее, согревая своими лучами первые ягоды клубники и красной смородины, ярко-зелёные листочки вишни, нежную полевую траву. Дни становились всё длиннее, ночи — короче. В общем, всё говорило о грядущем празднике, посвящённому богине любви Либе.
В Краухойзе этим летом благодаря бесконечным сквознякам жарко не было, хотя за окнами, казалось, всё плавилось от зноя. Джонат зевнул: утро выдалось насыщенным, полным забот, из-за чего выспаться не удалось совершенно. Мать позвала его принимать приехавших на солоноворот вассалов — не всех, лишь тех, кто сохранил древнюю шингстенскую веру после объединения с Бьёльном и Нолдом. Среди них были Мэлтоны: сорокалетний граф Войцех и его дочь, Анабелла, девица лет восемнадцати-девятнадцати с бледно-голубыми глазами и волосами цвета огня.
Элис и Джонат сидели в своих дубовых креслах на помосте главного зала Краухойза. Женщина спокойно заняла высокое место лорда Киллеана — всё равно никто не посмел бы высказать своё недовольство по этому поводу. Мать сегодня была похожа на королеву: русые волосы убраны в высокую причёску и украшены тонкой блестящей тиарой, зелёное бархатное платье подчёркивало цвет глаз и все достоинства её фигуры, взгляд был спокоен, величественен, но без надменности и бахвальства. Она была уверена в себе и правила Шингстеном твёрдой рукой, поэтому Джонат отчасти и боялся мать, и восхищался ею.
Он так бы и продолжил зевать, вообще не обращая внимания на посетителей и молча кивая, если бы вдруг случайно не взглянул на Анабеллу. Высокая, но изящная — по ней и не скажешь, что владеет мечом… Её голубое платье на первый взгляд могло показаться простым, если бы не золотистая вышивка на воротнике и манжетах. Медные волосы заплетены в причудливую косу и перевязаны такой же золотой тесьмой, как и на платье. Девушка стояла, потупив взор и сцепив пальцы в замок, почти не подавая голоса, хотя было понятно, что эти её скромность и кротость — напускные. Джонат понял это, когда она вдруг поймала его взгляд и странно улыбнулась, будто они давно были знакомы. Джонат засмотрелся на неё, на эту хищническую ухмылку, заговорщически прищуренные глаза, и лишь голос матери заставил его оторваться от Анабеллы.
Граф Войцех справился о здоровье лорда Киллеана, на что леди Элис мгновенно скрыла улыбку и скорбно сказала, что её возлюбленный супруг вот уже второй год не может подняться с постели. Джонат усмехнулся: он бы и сам поверил её притворной печали, если бы не знал, что параличу отца поспособствовала сама Элис, да и без помощи любимой тётушки явно не обошлось. Зато когда обязанности повелительницы Шингстена на себя взяла мать, дела в аллоде пошли в гору — граф Мэлтон не упустил возможности заметить и это.
Дальнейший разговор Джонат слушал вполуха. Он то и дело ловил странные взгляды Анабеллы: она словно звала его, словно хотела сообщить ему что-то важное одними лишь глазами. Джонат нервно сглотнул. Он не сразу, но всё же почувствовал в девушке родственную душу: она была ведьмой. Боги благословили её — как и его самого. А в народе говорили, что двое магов, заключивших какой бы то ни было союз, способны на невозможное…
Вдруг Джонат услышал, как Элис обратилась к Анабелле. Голос у неё был высокий, в её речи, чуть жестковатой, ярко прослеживался народный шингстенский говор, но, тем не менее, говорила девушка, соблюдая такт, идеально расставляя паузы и логические ударения. Да, разумеется, она придёт на берег Ханка в вечер солоноворота: ей уже восемнадцать, самое время помолиться Либе о достойном женихе в священную ночь. Конечно, особой надежды на то, что ей удастся найти такового с первого раза, она не питала, но всё же… Джонат встрепенулся: сам он идти на праздник не собирался, но сейчас резко осознал, что стоит ещё поразмыслить над этим.
— Даже не думай, — подала голос Элис, когда за Мэлтонами закрылись тяжёлые чёрные двери.
Джонат вздрогнул. Он словно выпал из реальности, наблюдая за уходящей Анабеллой, за её лёгкой походкой, за тем, как её рыжая коса весело болталась за спиной… Голос матери вывел его из оцепенения.
— Что? — переспросил он.
— Не думай о ней, — терпеливо объяснила Элис. — И о солоновороте не думай. Тебе туда незачем идти — у тебя уже есть невеста.
Джонат хотел быть возразить: ответ от Коллинзов ещё не поступил, хотя леди Элис была свято уверена, что лорд Джеймс даст согласие. Но молодого Карпера не очень-то радовала перспектива жениться на наследнице Нолда. Партия, несомненно, выгодная: вместе с Кристиной Джонат мог получить во владение Нолд. Правда, прав на власть там у него не будет, зато его ребёнок примет в наследство целых две земли.
Джонат сомневался в желании лорда Джеймса устроить всё так, как хочет леди Элис. Да и жениться на Кристине, уже успевшей овдоветь… Он скривился.
— Если потребуется, ты сменишь веру, — продолжала мать. — Ради благого дела боги простят тебя. Поэтому отвыкай от наших обрядов, возможно, вскоре тебе придётся окончательно отказаться от них. Не навсегда, разумеется, но всё же…
Джонат ничего не ответил. Менять веру, бросать своих богов и принимать единого Бога нолдийцев ему хотелось меньше всего. Да и отец всегда говорил, что магическая сила даётся богами, а если предать их, то можно потерять свои способности. Вот почему, мол, в Нолде и Бьёльне так мало магов, да и те слабы — боги не благоволят еретикам.
Но отец болен, не может ни встать, ни пошевелиться, даже говорит с трудом. А мать жива, здорова, полна сил, и в её руках вся власть над Шингстеном. Да и кто Джонат такой, чтобы спорить с ней?
— Хорошо, матушка, — вздохнул он.
* * *
Жрица простирала руки к небу и протяжно пела. Собравшиеся вокруг неё незамужние девушки тихо вторили пению, устремив взоры то на вырезанное на огромном деревянном столбе лицо Либы, то на ярко мерцающее в сумерках пламя костра. Они просили послать им в эту ночь мужчину, достойного их красоты и ума и способного
