Вера Космолинская - Ветвь оливы

Он лениво побарабанил тонкими длинными пальцами по столу.

— То есть, вы не считаете войну абсолютным злом?

— Она, конечно, зло…

— «Конечно»? То есть, для вас она — не зло.

— Время от времени войны неизбежны.

— И благотворны?

— Разумеется. Хоть, скорее, косвенно…

— Что значит, «косвенно»?

— Война — это противодействие и противостояние. Результат противостояния часто более удовлетворителен, нежели намерения одной из сторон, не встречающие сопротивления и остающиеся безнаказанными.

— Либо сопротивление провоцирует агрессора на большие зверства. И не только агрессора. И происходит цепная реакция.

— Да…

— Так в чем же «благотворность войны»? Худой мир всегда лучше доброй ссоры. Старые истины не так плохи как старые заблуждения.

— Не всегда.

Он сокрушенно вздохнул.

— Значит, в войнах для вас есть притягательность, — подытожил он. — Что ж, вас можно понять, в семнадцать лет самое время грезить о подвигах и писать стихи по ночам. Но вам придется отнестись к жизни более серьезно, если вы собираетесь стать настоящим ученым. Не путайте беспристрастность с романтикой.

— Я вовсе этого не делаю! — вскипел я. — Романтика — это искать, на чьей стороне правда и прогресс в драке за кость!

Он прищурился и бледно снисходительно улыбнулся.

— Ах вот как. Что ж, может быть я ошибся, и это не романтика, а юношеский нигилизм? Оставим войны. Вот, скажем, возьмем одно из самых больших исторических уродств. Возьмем «смертную казнь». Это зло?

— Разумеется.

— В любом случае?

— Нет.

— Почему же нет?

— Потому что есть случаи, когда это всего лишь самозащита общества, обеспечение права на жизнь его членам. В случаях серийных убийств такой подход осуждать невозможно. Особенно в прошлом. Коррекция личности не всегда была доступна.

— Всегда была доступна изоляция источника опасности.

— Насколько эффективная? И проявление гуманизма в данном случае отказывает в гуманизме по отношению к жертвам убийств. А кроме того, какой смысл тогда не быть убийцей, если последнее не несет в себе совершенно никакого риска?

Он картинно сделал большие глаза и поджал губы.

— В каком веке вы учили юриспруденцию, мой дорогой?

— В нескольких, — почти огрызнулся я.

— Ну, если уж вы считаете подобное зло допустимым, то кто должен, по-вашему, решать, как и когда применить это зло?

— Те же, кто всегда готов осудить невиновного на пожизненное заключение или коррекцию личности. Потому что это «не страшно», и это можно решать серьезно не вдумываясь, не доискиваясь до истины и «не беря на себя ответственность». А разве это — не опасность? Как принести извинения человеку, чья личность была стерта? Если он не умер физически, это не значит, что его не убили. Даже не подумав, что убивают — просто на всякий случай. А чего стоит самооправдание, звучащее как: «лучше выпустить десять виновных, чем осудить одного невиновного». И выпущенный виновный, приканчивает еще несколько невиновных. Правосудие нивелируется, самоустраняется и теряет смысл, когда одинаково относится к виновным и невиновным. Хотя последние-то чем провинились, что их убийцы защищены гуманным законом, а они нет?

Он немного покачался на своем неудобном элегантном стуле из стороны в сторону. Должно быть, в таком фокусе надо было как следует попрактиковаться.

— Да, так я и полагал, юношеский нигилизм и беспринципность. Однако тут вы все же даете какие-то оценки, пусть и неправильные. Вы полагаете, что зло — это добро.

— Вовсе нет, только что оно «может быть» добром. А «добро» может им и не быть…

Он медленно покачал головой, сокрушенно поцокав языком.

— С общегуманистической и моральной точки зрения ваши суждения неверны. Полагаю, ваша беда в том, что вы слишком рано попали на Станцию и провели в общей сложности больше времени в вариациях прошлого, чем в нашем реальном мире. Вы атавистичны, вы человек прошлого, а не настоящего, и тем более, не будущего. Вы так привыкли к чужой дикости, что считаете ее нормой. В этом кроется огромная опасность, прежде всего, для вашего собственного рассудка. Вам следует проводить меньше времени в прошлом и заняться как следует упорядочиванием своих мыслей, приведением в порядок эмоций. Значит, вы полагаете что коррекция личности менее эффективна и нравственна, чем варварское умерщвление человека?

— Я просто не вижу между ними существенной разницы, особенно если применять их, не сознавая всей ответственности. Сколько бы ошибок можно было избежать, если бы судьи полагали, что «коррекция личности» на деле так же серьезна как смерть?

— Но тем не менее, она не пробуждает жажды крови в других, — ответил он веско и здраво. — И значит, на обществе в целом это сказывается более благотворно.

И я вдруг почувствовал острую неуверенность и подумал, что тут он прав. Если исключить всю его манерность и видимую неискренность, которая вывела меня из себя, возможно, безо всякой причины. И я действительно наговорил много лишнего, из чувства противоречия.

— Да. Наверное… — пробормотал я.

Он рассеянно улыбнулся.

— Я рад, что мы пришли к согласию. Но курсовую вам придется полностью переработать. Забудьте о низменных инстинктах. Абстрагируйтесь от времен, в которых вы побывали, поразмыслите, какой путь прошло человечество, и куда ему еще нужно идти. И делайте правильные выводы. Ради бога, учитесь их делать! Если идеала трудно достичь, к нему нужно всеми силами стремиться!

Я вышел из его кабинета как во сне. Но тут мне, пожалуй, полегчало. Коридор был узкий, но светлый, обшитый буковыми панелями, и при том теплый и отлично вентилируемый. Никого холода и запаха сухости и стали, как в том металлическом ящике, что я только что оставил, и в котором кто-то мог себя добровольно запереть. В ушах звенело. Я и правда слишком разозлился. И оттого, что я знал, что вскипел зря, злился еще больше, на самого себя. Быть может, я и правда повел себя слишком по-детски, да еще в отношении к таким скользким материям. Он ведь просто подловил меня, а я радостно попался. Зачем мне вообще было это нужно?!..

— Эй, Эрик! Что с тобой?

Резко свернув за угол, я чуть не налетел на Линор. Удивительно безмятежную, свеженькую и хрустящую в своем аккуратном мундирчике, с прозрачной папкой под мышкой, набитой тонкими пластиковыми распечатками — точь-в-точь как у меня. В коридоре повеяло легким цитрусовым ароматом.

— Ли?..

— У тебя из ушей пар валит — вот-вот взорвешься.

— Да ничего! Просто наш мистер Совершенство опять завалил мою работу. По-моему, у него на меня зуб!