Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
Выпрыгивая на берег, обе девушки замочили себе ноги. Но, в конце концов, над отгороженным тростниками клочком земли был растянут парус. Матросы расположились в нескольких саженях в стороне. Дворянин с благородным именем Роже скинул камзол и устроился на камне, скрестив по-турецки ноги и повернувшись спиной к морю, откуда исходил тяжкий зной.
Минуту спустя Мари стало ясно, что платье не высохнет, если его не снять. С другой стороны тростник был достаточно высокий, чтоб спасти путешественниц от загара. И потом… раз уж они очутились в уединенном райском местечке, отчего бы не снять корсеты? Девушки помогли друг другу. Что же касается белых чулочков, то они были осторожно накинуты на верхушки тростинок.
Все эти обстоятельства были столь благоприятны, что Жюли решила снять и рубашку, чтоб раскинуть и ее под благотворными лучами солнца.
— В конце концов, — заметила Мари, — в монастыре нам случалось чувствовать себя и посвободней.
— Да, но тогда мы были детьми.
— Сейчас мне шестнадцать, а тебе восемнадцать. Отними у нас обоих двадцать лет, вот и получишь тогдашний возраст. Двадцать лет! Это уже совсем старуха! Давай представим себе, что мы втроем, и вообразим рядом пожилую двадцатилетнюю даму.
— Она осудила бы нас за неприличие.
— Ты полагаешь? А мне рассказывали, что замужние женщины ведут себя самым непостижимым образом.
Жюли приподнялась на локте,
— Как ты это понимаешь?
— Никак не понимаю.
— К тому же в двадцать лет необязательно быть замужем.
— Что ж это тогда за жизнь?
— Я сделала уже вывод из всех наук: я не пожертвую своей молодостью ради пошлого увлечения. Мне нужна настоящая страсть, которая оставит в жизни след.
— Значит, ты упустила свои возможности, моя дорогая.
— Я?
— Да, ты.
— Когда, например?
— Например, сегодня.
— Ты имеешь в виду своего кузена? Это верно. Он подпустил мне один из своих взглядов, на какие, надо сказать, он большой мастак… А как он поддерживал меня под локоть, когда помогал выйти из лодки… Тут явное расположение…
— Вовсе даже нет! Не в нем дело! Вспомни-ка лучше…
— Уж не думаешь ли ты, что один из этих мужланов на веслах…
— Капитан пиратов… Мужчина в зеленом тюрбане… Это за тобой он гонялся…
— Какая мерзость!
И Жюли, спрятав лицо в руках, повернулась, словно жаркое на вертеле, подставив солнцу, как говорят поэты, свое обнаженное бедро, хотя скульпторы, замечу, предпочитают здесь совсем другое выражение.
— Чего ты так боишься? Среди мусульман есть знатные господа, благородные и очень богатые.
— Ну, разумеется, — подхватила Жюли, приходя понемногу в себя, — это была не простая фелука с пиратами. У меня стоит перед глазами длинный корабль, ведомый вперед чьей-то волей.
Она приподнялась на локте, убедилась, что чулки подсохли и продолжала:
— Знаешь, это напоминает мне сказку. Но как же я могу, по-твоему, покинуть родителей, своих друзей, в первую очередь тебя, даже ради блистательного дворца. Да, я помню этот горящий взор, устремленный на море… О!
В голосе Жюли был столь неподдельный испуг, что Мари расхохоталась.
— Это он?
— Нет! Другой!
И обе девушки, одна обнаженная, другая, еще более соблазнительная в своем полупрозрачном одеянии, бросились в лес.
VII. ШПАГА, ВОНЗЕННАЯ В ПЕСОК
Сидевший на камке дворянин открыл глаза и тряхнул кудрями.
Смущенный тем, что задремал на своем посту, ошеломленный зрелищем, какое внезапно ему открылось, он кубарем скатился со своего пьедестала.
Из-за тростника он увидел того, кто обратил девушек в бегство.
— Сударь! — воскликнул он.
— Добрый день, сударь, — ответствовал д'Артаньян с вежливостью, которую ценил в людях и которая была свойственна ему самому.
— По-моему, ирония, сударь, более подходит для парижской улицы… Говорят, там я даже преуспел в этом. Но мы среди песков и…
— И?
— И ваше поведение…
— Мое поведение?
— Да, ваше поведение…
— Это поведение человека, сударь, который пробирался сквозь тростник, чтобы поздравить вас с избавлением от той опасности, какой вы подверглись.
Роже уловил насмешку и понял, что стоит перед своим спасителем. Но поскольку его мозги на солнце раскалились и он еще не знал, куда девать руки, в которых вертел шпагу, он ответил:
— Весьма признателен вам, сударь. Мне не хотелось бы драться с вами на пистолетах. Мы оба при шпаге.
— Вы решили всерьез драться? — осведомился д'Артаньян.
— Но, черт возьми, ведь это вы совершили промах. Вы незнакомы с этими дамами. Одна из них желает, чтоб я на ней женился, другая — моя кузина… А вы запускаете куда попало свои взгляды. Не слишком ли вы бесцеремонны?
Привлеченные шумом, подошли моряки, не выказав при этом, впрочем, враждебности.
Но даже если у них и были какие-то намерения, то появление Планше, вооруженного абордажной саблей, кинжалом и двумя пистолетами, их обескуражило.
Д'Артаньян сделал непроизвольное движение.
— Да будет вам известно, сударь, я не подсматриваю за женщинами, ни за молодыми, ни за голыми. Гром мушкета, блеск сабли, кровь глупца — вот то немногое, что меня волнует.
И он обнажил шпагу.
Все это представилось д'Артаньяну сперва любопытным, потом забавным, затем он перешел к иронии, от иронии к нетерпению, от нетерпения — к гневу. Теперь он был уже в ярости.
Он гневался за то, что ему так воздали за его морской подвиг.
Быть может он досадовал, что не придется более взглянуть на двух нимф, рассмотреть которых ему не удалось.
И д'Артаньян ринулся вперед с двойным пылом: помесь юного гвардейца с ревнивым испанцем.
Молодой человек отступил на два шага, отразил удар клинка, мелькнувшего мимо щеки, отвел еще один удар и, сделав неожиданный выпад, пронзил бы, несомненно, своего противника, не будь на его месте наш проворный гасконец.
— Смотри, пожалуйста, какой кровожадный. Ну, а вот так. А теперь так.
Одним движением д'Артаньян пронзил кисть защитника женской стыдливости, и тот выронил шпагу. Затем несчастный Роже был повержен наземь.
Ответом был двойной крик. В три прыжка Мари очутилась на поле боя рядом с Роже, теперь уже в платье, хотя еще не причесанная. Гневно взглянув на д'Артаньяна, она принялась исторгать жалобные стоны.
Меж тем раненый не потерял ни хладнокровия, ни сарказма.
— Я ж вам говорил, эти пески — гибель. Однако, я полагаю, вы не собираетесь перерезать мне глотку и потому…
— О нет, сударь! — с мольбой воскликнула Мари.
— И потому у меня есть к вам две просьбы. Это первая наша встреча во имя чести моей кузины. Остается вторая во имя чести ее подруги, что предполагает еще один поединок, на который вы даете мне вексель, а я, в свою очередь, обязуюсь погасить его в течение двух недель. К тому же вы намекали, что я не слишком умен, возможно, это правда, но мое самолюбие уязвлено. Поэтому есть виды на еще одну дуэль.
