Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком
Здесь он в очередной раз испытал разочарование. Пусть снаружи собор Святого Петра в Риме и выглядел довольно посредственно, однако Франсуа не расставался с надеждой на то, что хотя бы внутри его ожидают чудеса. Но там не оказалось ничего особенного. Алтарь, стоявший ровно на том месте, где находилась могила святого Петра, выглядел довольно изящно, с балдахином и витыми серебряными колоннами, но размеров был более чем скромных. Стену в глубине украшала мозаика, изображавшая Христа между святым Павлом и святым Петром. Разве можно было сравнить это с роскошью того, исчезнувшего Рима?
Месса, которую пели в сослужении папа и кардиналы, началась: «Gaudeamus omnes in Domino, diem festum celebrantes sub honore sanctorum omnium».
Франсуа стоял впереди остальных справа от своего брата Жана, в то время как Ги де Ферьер располагался слева от него. Сир де Вивре по-прежнему не чувствовал ни малейшего беспокойства. Для него этот День всех святых ничем не отличался от остальных, даже если, в силу обстоятельств, являл собою нечто исключительное.
В конце богослужения Папа отошел от алтаря и сам причастил троих, одному из которых оставалось жить не более дня.
Наконец под трезвон всех колоколов двери базилики открылись.
Оказавшись снаружи, толпа не расходилась. Она знала, что последует продолжение, и ждала, когда появится кортеж.
Возглавлял процессию сидящий в портшезе Урбан VI, увенчанный тиарой, в белой горностаевой мантии. Следом за ним на повозке, запряженной быками, во весь рост стоял Жан. Ему связали за спиной руки, а сопровождали его четыре монаха-солдата с мечами, в надвинутых на глаза капюшонах.
Далее на лошадях или на носилках восседали разные высокие церковные особы и рыцари, среди которых был и Франсуа. За ними валил простой народ. -
Ги де Ферьер ехал верхом рядом с Иоахимом Берзениусом, весело болтая с ним. Судя по всему, он находился в прекрасном настроении. Франсуа продвигался в одиночестве. Не для того, чтобы сосредоточиться и мысленно представить себе все выпады и приемы, которые вскоре предстояло проделать, а чтобы просто насладиться этой минутой.
Погода стояла прекрасная. Вместе с другими Франсуа двигался вдоль крепостной стены Ватикана. Он проследовал мимо замка Святого Ангела, вступил на укрепленный мост над Тибром, повернул направо и поехал вдоль реки.
В это самое мгновение с ним поравнялся Филипп д'Алансон.
— Вы знаете, что такое Большой цирк?
Франсуа вынужден был признаться протоиерею собора Святого Петра, что не имеет ни малейшего представления о том, что это такое.
— Это самая большая арена в мире. Там может одновременно разместиться двести пятьдесят тысяч человек. Именно там римляне в древности устраивали лошадиные бега. Там вам предстоит сразиться во славу Господа.
Франсуа недоверчиво рассмеялся. Такое попросту невозможно! Двести пятьдесят тысяч человек — это все население Парижа. А население Парижа не может разместиться на арене цирка!
Филипп д'Алансон улыбнулся, увидев реакцию своего собеседника.
— Вы мне не верите? Ну что ж, сами увидите!
Кортеж следовал по улицам современного Рима с его башнями и крепостями, несущими следы недавних сражений, с его глиняными хижинами, крытыми соломой. Возникающие порой, словно забытые здесь каким-то рассеянным творцом, пышные памятники былого казались неуместными и нелепыми.
Франсуа любовался многочисленными статуями обнаженных мужчин, по всей вероятности богов, без всякой скромности отмечая, что походит на них. Нельзя сказать, что он был совсем уж неправ. Точеный профиль, вьющиеся волосы, атлетическое сложение позволяли Франсуа де Вивре вполне соответствовать канонам античности.
Какое-то время процессия шествовала вдоль мраморной галереи с двумя надстроенными этажами: круглое здание было бесконечным, и его конец перетекал в начало. Посередине свода имелась увенчанная колесницей триумфальная арка с тремя пролетами.
Сначала в центральную арку проследовал портшез Папы, затем — повозка Жана, лошади знатных священнослужителей и рыцарей, среди которых был и Франсуа.
Филипп д'Алансон держался рядом с ним, чтобы самому увидеть изумление и восторг французского рыцаря. И восхищение в самом деле оказалось столь сильным, что Франсуа не смог сдержать крика.
Перед ним простирался Большой цирк! Так это вдоль его фасада так долго передвигался кортеж! Никогда в жизни Франсуа не мог представить себе, что на белом свете существует нечто подобное. Это было что-то неслыханное, гигантское! Диаметр арены достигал не менее пятисот метров. Она была разделена посередине мраморным возвышением, вокруг которого в древности бежали упряжки лошадей. Весь ансамбль представлял собой вытянутую площадку, оба края которой заканчивались широкими округлостями. Посередине центрального возвышения высотой в целый метр и шириной в четыре или пять стоял обелиск, а по обеим сторонам — крошечные храмы с колоннами и статуи богов и богинь. На каждом краю его тоже возвышалось по колонне.
Но самое впечатляющее зрелище представляли собой ступени: они опоясывали всю эту громаду, по крайней мере, на тридцати уровнях. Во многих местах на камнях проросли трава и кусты, но даже того, что осталось ближе к середине арены, напротив обелиска, было вполне достаточно, чтобы разместить тысячи людей…
Франсуа повернулся к протоиерею собора Святого Петра, который улыбался, качая головой. Нет, он не солгал: в своем прежнем виде Большой цирк мог вместить двести пятьдесят тысяч человек, то есть все население Парижа!
Франсуа попытался представить себе всех жителей французской столицы: короля и его двор, горожан, торговцев, священников, ремесленников, студентов, солдат, стражников, прислугу, проституток, нищих; он воображал, как они покидают свои дворцы, дома, церкви, мастерские, коллежи, казармы, бордели, трущобы и собираются все на этих ступенях… Все, до последнего человека! Здесь хватило бы места всем!
Так каким же городом был когда-то Рим, если жителей самого крупного из городов христианского мира не больше, чем публики на его ипподроме?
А публики и сейчас хватало. Папа и кардиналы в своих широкополых шляпах занимали места в первом ряду. За ними устраивались епископы, священники, рыцари и благородные дамы, желающие насладиться зрелищем. Кроме того, собралась большая толпа простолюдинов. Но на таком громадном пространстве их группа выглядела почти карикатурно.
Напротив, на центральном возвышении у подножия обелиска, солдаты разводили костер; Жан, спустившийся со своей повозки, стоял в стороне, окруженный четырьмя вооруженными монахами, капюшоны которых были по-прежнему опущены низко на глаза. В руке каждый из них держал незажженный факел. Другие солдаты были заняты тем, что прогоняли коров, баранов, коз и лошадей, которые обычно паслись на арене цирка.
