Альберто Васкес-Фигероа - Карибы
Он наблюдал за ними, оставаясь незамеченным, любуясь их ладными телами и чернотой гладких волос, потоком спадающих на спину. Несомненно, большинство были совсем юными, и, обнаружив поблизости незнакомого мужчину, они вполне могли устроить переполох. Тем не менее, жажда оказалась сильнее осторожности, и, сделав последние три шага, канарец рухнул ничком на берег, погрузив лицо в воду.
Он пил и пил, не боясь лопнуть или захлебнуться, не обращая внимания, что происходит вокруг; когда же он наконец поднял голову, то обнаружил, что семь пар черных глаз глядят на него с каким-то странным выражением.
Сьенфуэгос не мог точно определить — был ли то страх, ярость или удивление, и несколько минут, показавшихся ему вечностью, они молча изучали друг друга, словно ни канарец, ни девушки не имели ни малейшего представления, как поступать в подобной непредвиденной ситуации.
Затем на противоположный берег лагуны из воды вышли две женщины. Сьенфуэгос отметил прекрасную грудь младшей, ее тонкую талию, стройные ноги, широкие мощные бедра, чуть выпуклый лобок, лишенный волос, и, наконец, огромные изуродованные ступни, придававшие ее ногам безобразный вид, что заставило его в ужасе вскрикнуть:
— Боже ты мой! Это же карибки!
У ее подруги оказались такие же изуродованные ноги, и Сьенфуэгос поневоле вспомнил тех жутких людоедов, что прямо у него на глазах сожрали двоих товарищей, и, если до сих пор у него еще оставались какие-то сомнения, то, когда остальные купальщицы одна за другой полезли из воды, все стало совершенно ясно — и у всех были такие же безобразные ноги, а на их лицах проступило одинаковое выражение злобной свирепости, совершенно не вяжущееся с веселым игривым смехом, который он слышал всего несколько минут назад.
Однако, лишь увидев, как они похватали каменные топоры, копья и тяжелые дубинки, которых Сьенфуэгос до сих пор не заметил среди высокой травы, он сообразил, что перед ним — опытные воительницы, а вовсе не хрупкие девушки. Только теперь он полностью осознал опасность и, вскочив, бросился бежать в ту сторону, откуда пришел.
Несмотря на то, что он напился, силы его еще не восстановились; ослабевший и растерянный, он даже не помнил дороги назад, и вскоре с ужасом обнаружил, что бежит через густые заросли, преследуемый полудюжиной голых женщин, которые лишь рычали да порой испускали странные короткие вопли, похожие на приказы.
Менее чем в пятистах метрах от лагуны ноги у Сьенфуэгоса подогнулись, а воздух отказался проникать в легкие, а потому канарец решил укрыться за густыми папоротниками, спрятавшись как мог и постаравшись не вспоминать о кошмарном конце Дамасо Алькальде и Черного Месиаса. Сердце рвалось из груди, словно его тянули стальными клещами, Сьенфуэгосу пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не зарыдать в истерике от жуткой мысли, что он закончит так же, как его товарищи.
Его окружили, и когда бешеное дыхание немного успокоилось, а пульс перестал грохотать, как церковные колокола, Сьенфуэгос расслышал звук шагов своих преследователей.
Они наступали со всех сторон — и спереди, и сзади, и справа, и слева, тыкали в него из зарослей острыми топорами, как загонщики на охоте на кабана, готовые размозжить ему череп в тот же миг, когда он решит снова броситься бежать.
Вглядевшись сквозь вайи папоротника, он явственно различил медленно приближающуюся фигуру. Время от времени преследовательница останавливалась и принюхивалась, ее ноздри расширялись, словно она пыталась взять след, который приведет к жертве.
Без всякого сомнения, это была женщина, скорее даже юная женщина — одно из этих странных созданий, слегка похожих на людей, хотя огромные ноздри, крохотные стального цвета глазки, толстые мясистые губы и желтые острые зубы придавали ей скорее обезьяноподобный вид, несмотря на то, что кожа ее была довольно светлой, резко контрастируя с копной прямых черных волос, потоком спадающих на спину.
Ее чертам не хватало женственности, которую можно найти даже у самых примитивных коренных народов других островов, зато она обладала агрессивностью настоящего зверя и в определенные моменты напоминала большую дикую кошку на охоте.
Сьенфуэгос понимал, что находится на пороге жестокой и позорной смерти и в любую секунду его обнаружат. Его снова охватила крайняя апатия, каждая клеточка тела налилась свинцом, он не мог пошевелиться, хотя от врага его отделяло всего шесть метров. Женщина замерла, понюхала воздух, чтобы убедиться, что она на верном пути, и издала один из тех коротких и гортанных возгласов, который, вероятно, означал приказ.
Канарец тут же услышал новые крики со всех сторон, последним усилием воли вскочил и бросился вперед, отчаянно стремясь избежать ужасной гибели, на которую обрекла его жестокая судьба.
Он едва успел увернуться от удара каменного топора, пролетевшего у виска и перерубившего толстую ветку ближайшего дерева, после чего продолжил свой бешеный галоп, перескакивая через кусты и бурелом, словно не замечая их, любым способом пытаясь найти выход из этой гигантской западни.
Еще одна женщина с топором в руке преградила ему путь, но он не дал ей времени замахнуться, кинувшись на нее грудью и отшвырнув прочь, чтобы снова пуститься бежать, не разбирая дороги.
Потом он увернулся от третьей.
Затем — от четвертой.
Две женщины почти догнали его, когда перед его глазами мелькнула синева моря, подарив маленький проблеск надежды. Но в этот миг он вдруг ощутил тяжелый удар по голове, и мир будто разлетелся на тысячу осколков. Сьенфуэгос камнем рухнул наземь, словно сраженный молнией.
Перед тем, как он окончательно лишился сознания, в его мозгу промелькнула картина кровавого пиршества, виденная несколькими месяцами ранее.
3
Он открыл глаза и увидел перед собой унылую физиономию Бернардино из Пастраны, больше известного по забавному прозвищу Стружка, который за несколько часов постарел на столетие — его редкие волосы еще больше поседели, а миллион морщинок на лице превратился в десять миллионов.
— Они хотят сожрать нас, Гуанче! — сказал он первым делом, не в силах сдержать рыданий. — Эти дикари собираются нас сожрать.
Канарец даже не потрудился подыскать слова утешения, просто потому, что их не было. Сьенфуэгос не пошевелился, будто его парализовало. Он почувствовал, как его захлестнула волна гнева при мысли о том, что он пришел в сознание лишь для того, чтобы немыслимый страх овладел не только телом, но и душой. Он бы предпочел умереть в тот момент, когда потерял сознание, нежели прийти в себя и узнать об неизбежном страшном конце.
