Иван Кратт - Великий океан
Павел видел, как в центре амбразуры неторопливо, методически меняя ружья, стрелял Робертс. Потрясая дротиком, кричал Котлеан. Все это было, как во сне. И сбившееся стадо безоружных пленников у ворот, паника среди алеутов, бесполезные пушки… Потом упал Баранов, и со стен прыгнули индейцы…
Вырвав из рук лейтенанта шпагу, Павел бросился к правителю. Отряд распался. Алеуты смяли промышленных, держались лишь моряки. Не успевая заряжать тяжелые мушкеты, они отчаянно защищались прикладами. Индейцы одолевали. Один матрос был убит, второго подняли на копья, высоко подкинули, вновь подставили острия. На фоне зарева он долго судорожно извивался.
Павел опустил шпагу. Сейчас конец… Крики, треск оружия, освещенные пожаром багровые вершины деревьев, далекие паруса. Маленький, с окровавленной головой Баранов… Всему конец… Но Арбузов успел доползти к пушке и, повернув дуло, выстрелил в торжествующего врага почти в упор.
…Пушки, Баранова, остальных раненых — русских и алеутов — Арбузов погрузил на баркас, доставил в укрепление. Зарево исчезло, видно, удалось остановить пожар. Корабли тоже прекратили стрельбу.
Снова стало тихо и темно. Гудел в снастях ветер, хлопали фалы, неясно белели зарифленные паруса. Над кекуром до полуночи горел костер. Корабельный доктор и монах Гедеон перевязывали раненых.
* * *Передав общую команду Лисянскому, Баранов занялся подготовкой второго штурма.
Низенький, с простреленной навылет рукой, обмотанной шейным платком, правитель казался еще более сгорбленным. Он быстро, неслышно ходил по палатке, обдумывал новый план. В жилье никого не было, только за полотняными стенами лязгало железо, стучал топор — ладили упоры для пушек. Сквозь неприкрытую дверь виден был берег с разбитыми лодками, над зеленой водой низко метались чайки.
Правитель вышел из палатки. День был теплый, солнечный. Тучи ушли к хребтам, искрилась снеговая вершина горы. Тихий, пустынный лежал океан, далеко на рейде лесистые островки казались кустами. Лениво набегала волна, ворочала мелкую гальку. Остро пахло гниющими водорослями.
Ни с крепости, ни с кораблей не стреляли. Под кекуром, у палаток промышленных, слышался говор, смех. Убитых похоронили, раненые спали.
Мирный лагерь, редкий солнечный день. Баранов снял шапку, погладил лысину.
— Покличь Нанкока, — сказал он одному из плотников. — Князька алеутского.
Из-за трусости этого тойона вчера чуть не перебили всех русских. Сгоряча правитель приказал его повесить, но потом остыл. Нанкок пользовался большим почетом среди своих островитян. Хитрый, маленький, еще ниже Баранова, с седой бородкой, князек отлично говорил по-русски и даже умел писать шесть букв. Одну из них он всегда чертил на камне или на песке и этим скреплял все свои приказания. Особенно любил букву «А». Распоряжения, подтвержденного таким знаком, никто не смел ослушаться.
В алеутском войске Баранова находились четыре тойона. Они командовали своими дружинами. Нанкок был старшим.
Князек догадался, зачем его зовет правитель. Он нацепил все свои амулеты, сверху повесил большую серебряную медаль с надписью «Союзные России», подаренную когда-то Шелеховым.
— Пришел, Александра Андреевич, — сказал старик, появляясь из-за скалы, и сразу же сел на мох. — Слушать буду.
Он прищурился, вытащил трубочку, повернул голову ухом в сторону Баранова. Сделал он это нарочно, чтобы не смотреть правителю в глаза.
Баранов хотел нахмуриться и не смог. Вспомнил все россказни о хитром старичке, о его трусости, вошедшей в поговорку между промышленными. Да и, кроме того, во вчерашнем не он один виноват. Никто не рассчитывал на вероломную выходку с пленными. Все же правитель не хотел, чтобы князек догадался о его подлинных мыслях.
— Ты пошто тыл показал? — спросил он строго. — Пошто бежал от крепости?
Нанкок качнул головой, потрогал медаль.
— Виноват, Александра Андреевич, — вздохнул он сокрушенно. — Вперед бежать не могу. Ноги плохо слушаются. Не бегут вперед. Совсем не могут.
Баранов не выдержал и засмеялся. Смех был беззвучный, искренний, но он был так необычен и неожидан, что князек обомлел. Однако правитель сейчас же успокоился, поднял его за плечо.
— Знаю, — сказал он уже хмуро. — Вперед бежать ты не можешь. Тогда не бегай назад… А случится в другой раз — повешу, — добавил он и торопливо ушел в палатку.
После полудня корабли снова начали обстрел крепости. Кроме «Ермака» и «Ростислава», Лисянский подвел к берегу еще два других маленьких судна. Весь огонь тяжелой артиллерии был сосредоточен теперь по лобовому фасаду блокгауза. Качки почти не ощущалось, корабли вели точную пристрелку.
Атакующие по-прежнему разделились на три отряда. Вместо Баранова штурм возглавлял Кусков, а тыловыми партиями командовали Павел и старый зверобой Афонин. Нанкока Баранов оставил стеречь байдары.
В отряде Павла было человек двадцать русских и до сотни алеутов. Многие помнили его еще мальчишкой, и случись назначение до вчерашнего дня, промышленные наверняка бы забушевали. Старые, обстрелянные авантюристы, сподвижники Шелехова, они боялись только Баранова. Но после ночного боя, когда Павел бесстрашно подтащил к крепости пушки и один бросился на помощь правителю, бородачи молчали. Лишь приземистый, рыжий, с клочком бороды, задранным вверх, Лука Путаница ехидно выставил ему зад в ответ на команду построиться. Лука рассчитывал на веселую забаву. Однако никто не засмеялся, а стоявший рядом зверолов, с повязанной тряпками шеей, стукнул его носком сапога в выпяченный костлявый зад так, что Путаница обхватил дерево.
Павел расположил отряд в лесу, на берегу речки, ждал общего сигнала к наступлению. Теперь штурмовать решили днем, как только морская артиллерия пробьет первую брешь. Павел захватил с собой китовую кишку, начиненную порохом, чтобы взорвать ворота. Такую же петарду получил от Баранова и Афонин.
В лесу было сыро и сумрачно. Мохом обросли огромные ели, камни, поваленные деревья, давняя гниль. Люди лежали мокрые, злые, никто не разговаривал даже шепотом. Неумолчно бурлила река, со стороны крепости не слышалось ни единого звука. Только горное эхо подхватывало удары корабельных пушек.
Весь пыл у Павла давно прошел. Боевое возбуждение, увлечение штурмом сменились тяжелым, тоскливым чувством. Возвращение было слишком жестоким. Многие годы он жадно ждал, изо дня в день. Считал склянки…
От холодной слякоти, в которой лежал, он совсем окоченел, мучил кашель. А главное, удручало настороженное отношение зверобоев. Может быть, ему не доверяют?.. Неловко повернувшись, Павел уронил мушкет, рассыпал порох. Угрюмые лица раздраженно следили за его напрасными усилиями продуть затравку. Он покраснел, стал на колени, шляпой вытер с приклада грязь, с силой встряхнул ружье. Курок соскочил, лязгнул кремень. Гулкий выстрел прокатился по реке.
