Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Процессия состояла из четырех автомобилей. Костантино достал шоферскую тужурку и фуражку, собираясь отвезти Аду с Лауреттой на «мерседесе», но последняя отправила его домой и сама села за руль.
Доктор Креспи и Армеллина, к величайшему удивлению Бертран-Ферреллов, заявили, что останутся в Доноре. Они более тридцати часов поочередно дежурили у тела доктора, не отвлекаясь ни на минуту, они были рядом с ним до конца, настояли даже на том, чтобы, отвергнув помощь крепких носильщиков, самостоятельно переложить тело из кровати в гроб, что и сделали – с некоторым усилием, зато очень деликатно. Но к тому времени, как сотрудники похоронного бюро закончили сваривать паяльной лампой внутренний цинковый вклад, они незаметно удалились, оставив родственникам выбирать среди множества прибывших венков три, которые будут закреплены на крышке.
– Я иду спать, – объявила Армеллина.
– Я тоже. Чувствую себя совершенно разбитым, – поддержал ее доктор.
– Напоминаю, что сегодня в пять мы все должны собраться у нотариуса, – буркнул Дино Аликандиа. – Не знаю, в чем там загвоздка, но, похоже, мы не сможем вскрыть завещание, если вас там не будет.
Родственников возмутило это требование: они явно предпочли бы ограничиться семейным кругом. Но нотариус четко и безапелляционно дал им понять, что условие есть условие. Также должна присутствовать Мириам Арреста, если окажется в этот момент в Италии. А она оказалась, и теперь ее тоже следовало предупредить.
– Какая-нибудь ничтожная доля… – бросила Консуэло и, отведя сестру в сторону, добавила: – А старуха-экономка, похоже, ждет награды за верную службу! Мало ей того, что отец оставил! Какое счастье, что после увольнения нам больше не придется иметь с ней дело.
– Лучше поздно, чем никогда, – закивала Санча.
На кладбище Ордале, у семейного склепа Ферреллов, уже собралась небольшая группа арендаторов, расстроенных знакомых и просто любопытных. Встретив родителей Лео, Ада чуть не сгорела от стыда, когда Кампизи попросили ее передавать наилучшие пожелания Джулиано, с которым несколько раз встречались. И смутилась еще больше, услышав добрые слова в адрес Чечилии: родителей Лео очень радовало, что тот встретил достойную девушку и решил наконец остепениться.
На мраморной доске была выбита тщательно подобранная Лауреттой и тетками фраза, полная глубокомысленной риторики. Ада, вспомнив историю Мириам о том, другом Танкреди, похороненном в Казентино, вдруг почувствовала желание написать только «…вот ангел пролетел», но поняла, что это предложение будет встречено презрительными гримасами.
Когда каменщики закрепили надгробную плиту, тетки выразили желание отправиться в собор, чтобы «очиститься» перед алтарем и попросить прощения у прародителей, Гарсии и Химены, за столь безбожно серую церемонию.
– Мама, не смей! Дядя был Бертраном и родился во Флоренции, а не здесь или в Доноре. У него нет ничего общего с Ферреллами, – яростно прошипел Витторио Санче. Он взял Барбару на руки, поднес к алтарю, чтобы показать ей образы предков, и велел: – Ну-ка поцелуй дедушку с бабушкой!
Несколькими месяцами раньше он заказал местной художнице, которая специализировалась на детских портретах, написать дочь маслом «в старинной манере» и в платье с плоеным воротником, напоминающим о временах Химены: жена как раз нашла его детскую версию в модном журнале, в статье о портретах испанских инфант, написанных Софонисбой Ангвиссолой в конце XVI века.
– Они что же, нашли портниху, готовую такое сшить? – поинтересовалась удивленная Ада.
– Ну, не совсем. Девочка позировала в ночной рубашке, а знаменитое платье – целиком и полностью заслуга художницы. Очень хорошая копия, надо сказать, – рассмеялся тогда дядя Тан. – Хочешь, напишет с тебя «Весну» Боттичелли? Только кисею сделаем чуть менее прозрачной, а то я не уверен, что Джулиано обрадуется.
«Дядя Тан, дядя Тан, куда же ты? С кем я буду теперь смеяться над глупыми выходками кузенов?»
7
Нотариус Олдани, владелец доставшегося ему по наследству кабинета, где юная Ада Феррелл получила в подарок от приезжего жениха особняк и дубовую рощу, отложил только что прочитанное завещание и спросил:
– Все ли вам ясно?
– Если никто не против, я хотел бы еще раз услышать последние две страницы, – с трудом выдавил Романо Аликандиа, доставая из кармана блокнот и ручку. Он был бледен, как, впрочем, и его брат Витторио, и их кузен Артузи. А вот Санча и Консуэло, напротив, побагровев от ярости и стиснув ручки сумочек, которые они держали на коленях, недоуменно и презрительно оглядывались по сторонам и качали головой. «Только сумасшедший мог такое устроить!» – читалось в их взгляде. Оба мужа, Дино и Джероламо, смущенно покашливали: недостойная реакция, конечно, но черт возьми, всему же есть предел! Чего добивался Танкреди Бертран? Хотел высмеять их, оскорбить, унизить?
Нотариус терпеливо прочел еще раз, ожидая, пока Романо сделает пометки.
– Впрочем, через несколько дней, как только завещание будет опубликовано, каждый из вас может получить у меня копию, это ваше право.
Указания, оставленные старым доктором, были предельно понятны и не оставляли места для сомнений или каких-либо толкований. На первых страницах завещания перечислялся ряд меньших долей: более или менее ценные семейные артефакты, картины, драгоценности, серебряные приборы, старинный фарфор. Все это распределялось поровну между племянницами первого и второго поколений, чтобы каждая из них получила что-нибудь на память о дяде. Грация и Умберта Аликандиа (дочери Санчи), Мирелла и Мариза Дессарт (дочери Консуэло), Лукреция и Джиневра Ланчьери (дочери Грации), Санча Аликандиа (дочь Романо), Барбара Аликандиа (дочь Витторио), Ада-Мария Досси (дочь Лауретты) – все что-то получили. Предметы были тщательно подобраны доктором Танкреди в соответствии со вкусами и предпочтениями каждой. Джиневре и двум другим внучатым племянницам, Санче и Барбаре, старик также оставил денежные суммы, которых хватит на оплату самых дорогих университетов. Но оплатить ими можно только обучение: если же эти трое, каждая в свое время, не пожелают получать высшее образование, означенные миллионы лир отправятся в приют для девочек-сирот.
Другие денежные суммы (непомерно щедрые, как во весь голос заявила Консуэло) предназначались Костантино, горничным и остававшимся на момент оглашения завещания в живых медсестрам и акушеркам, старым коллегам доктора по больнице.
Слушая документ впервые, Санча и Консуэло, а также их мужья, сыновья и внуки терпеливо ждали, когда прозвучат их имена с указанием доли в наследстве: им казалось логичным, что члены семьи должны быть упомянуты последними, после сторонних лиц.
Две следующие доли застали всех врасплох. Лучшая из квартир, та, что располагалась в самом центре Доноры, отходила доктору Креспи, который также назначался душеприказчиком покойного. А большой загородный дом, построенный Гаддо Бертраном на холме в десяти километрах от Ордале, Танкреди оставил Мириам Арресте, «чтобы та всегда имела крышу над головой, когда решит вернуться на родину».
– Не многовато ли чести? – не смогла сдержать раздражение Консуэло.
Но сюрпризы на этом не кончились. Присутствующие встревожились, когда нотариус произнес слово «наконец» и стал перечислять единым списком все оставшееся движимое и недвижимое имущество, а именно виллу Гранде и несколько квартир, антикварную мебель, драгоценности, произведения искусства, автомобили, облигации, акции, банковские депозиты и прочую собственность, не вошедшую в предыдущие доли наследства, включая содержимое домашнего и банковского сейфов.
Получателями этой части (которую Джулио Артузи наскоро оценил в оставшиеся семьдесят процентов наследства, а следовательно, ждать было больше нечего) объявлялись в равных долях Ада и Лауретта. Но они не имели права ни разделять, ни продавать имущество, ни даже тронуть хоть одну булавку, пока жива Армеллина, у которой есть полное право пользования этой собственностью. А значит, она может продолжать жить на вилле Гранде, где остаются служить Костантино и обе горничные, как если бы ее старый хозяин был жив, а также распоряжаться всеми доходами и тратить их по своему усмотрению.
Обеим сестрам, Санче и Консуэло, а также их детям и внукам мужского пола доктор Бертран не оставил ничего, даже маленькому Якопо,
