Тайны угрюмых сопок - Александр Михайлович Минченков

Как и договорено было, всех старателей после ужина собрали на улице. Люди выполняли указание начальства — строились в шеренги, не понимая, для чего и в связи с чем, доселе никогда подобного не происходило, меж собою с недоумением галдели, перешёптывались. А когда Миронов призвал к порядку, примолкли в ожидании.

— Перваков, покажи всем, что ты сегодня обнаружил, — объявил Миронов.

Севастьян извлёк из мешка три свёртка и приподнял их на уровень груди.

— Это золото, похищенное на прииске! Золото, которое является всеобщим заработком! — продолжал Миронов. — Может, кто узнает, кому оно принадлежит?! Выходите, иначе пустим собаку, она нашла тайник, она же и хозяина отыщет.

Рабочие тянули шею разглядеть находку, смотрели с удивлением и растерянностью. Такие чувства испытывали не все, были и двое старателей, иначе думающие о свёртках — со страхом и злобой. Да, это были те две упаковки, которые принадлежали им, и один мешочек не случайно погибшему Давыдову. Но выходить из строя они не собирались, внутренне сжавшись, затаённо ждали с надеждой — пронесёт…

Севастьян пред Хазаром положил свёртки, поглаживал его и призывал обнюхать, рядом стоял полицейский Устинов, он так и находился пока один в посёлке. Пёс глянул на Севастьяна, затем носом притронулся к тому, что сам несколько часов назад зубами извлёк из земли, снова глянул на Севастьяна, вроде как спрашивал: и что дальше?

Взяв собаку за поводок, Севастьян направился вдоль шеренг рабочих, старался, чтобы Хазар как можно ближе проходил мимо каждого. Пёс вроде сообразил, что от него требуется, воспринял как игру, обнюхивал, искал знакомые запахи.

Прошли один раз, Хазар не отреагировал ни на одного из присутствующих. Прошли ещё, результат тот же, ни разу не насторожился пёс, не задержался у кого-либо, а у ног Лаптева и Никитина вообще с отвращением прошёл мимо.

Миронов распорядился всем разойтись для ночного отдыха. Но какой там сон, несмотря на усталость за трудовой день, во всех избах только и обсуждали взволновавшую всех проверку, а главное, осуждали Давыдова, искусно похитившего незаметно от других столь много золота, так и не воспользовавшись им — сорвался со скалы и разбился. «Вору и смерть по заслугам», — выносили вердикт старатели, совершенно не ведая об истине.

Глава 40

К концу июля жара спала, а за ним встретил старателей август, куда более благоприятной для физической работы. Но лесная летучая мелкая тварь всё так же надоедала. Продолжали с ней воевать — устраивали дымокуры у мест погрузки в волокуши породы и у бутар, также разводили курильню и в посёлке. В слабый костёр бросали свежий лапник, он долго тлел, издавал густой дым, разносившийся вокруг работающих, когда хвойные ветки подсыхали, воспламенялись и сгорали, но новые порции лапника клали на горячие угли, и вновь дым отгонял мошку и комаров.

За истекший месяц, после как отправили намытое золото за первую половину сезона, переболело несколько человек, и это были люди из числа приезжих. Или тяжкий труд с изменившимися условиями климата и питания, а может, аллергия от укусов насекомых или утоление жажды ключевой холодной водой влияли на состояние их организмов. Олёкминские мужики захворавших поддерживали: ничего, оклемаетесь, таёжный воздух умереть не позволит, а то, что упустите, наверстаете, как говорят: болезнь приходит пудами, а уходит золотниками{14}. Иные про больных и про самих себя работающих пословицей успокаивали: больной от могилы бежит, а здоровый в могилу спешит, так что неизвестно, кому везёт, а работать потребно, больше породы выдадим — больше золота намоем, так что хворать не пристало!

Втянувшийся в работу народ вставал рано утром, всех ждал плотный завтрак, а после него кайлы, лопаты, волокуши, бутары, и всё это рабочие руки не выпускали до обеда, а основательно насытившись горячей пищей и отдохнув с перекуром, вновь брались за инструменты и трудились до захода солнца.

Бутары в основном работали стационарно, продвижение забоев породы вели с тщательной зачисткой плотика, начальство требовало на совесть и без потерь подбирать золотые пески.

Как и предполагал Лаптев, за ним и его другом Никитиным шло негласное и скрытное от глаз наблюдение, этого нельзя было заметить, но оба чувствовали на своих затылках пристальные взгляды, догадывались чьи, но в точности не знали, им чудилось, что смотрят за ними все! Оба зарубили себе на носу: увидел золото, не поднимать! И всё же раз Лаптев поднял самородок в русле, когда ворошил породу лопатой в воде у берега речки. Оно блеснуло привлекательным цветом, рядом работающие заняты своим делом — кайлили породу, другие подбирали и кидали её в волокушу.

Лаптев поднял драгоценную находку, разглядывал и оценивающе определил: «Хорош и тяжеловат!» Это увидел Никитин и обомлел: «Неужели сбондит?! Зареклись же! Кто заметит — это ж край!.. Ладно сам, и меня затянет… Твою мать!» А Лаптев и не собирался прятаться, нарочито у всех на виду разглядывал находку и неожиданно для своего компаньона и не только для него поднял её над головой и воскликнул:

— Гляньте, самородок нашёл! Каков жёлтый дьявол, а!

Все оставили в покое инструменты и смотрели на Лаптева, его протянутую руку. Подошли к нему, разглядывали блескучий металл, одобрительно кивали, причмокивали губами, восхищались. Подошёл Тихомиров.

— А ну, покажи металл драгоценный, поглядим, оценим.

Лаптев передал инженеру самородок. Николай Егорович на весу ладони как бы прикидывал вес и произнёс:

— Около фунта{15} будет, молодец, Лаптев, поздравляю, внесём в приисковую копилку!

— А как же, Николай Егорович, не поднять, ненароком не заметили бы и закопали бы, и нет его, а тут на глаза попался, так я сразу узрел!

— Молодец, зачтём тебе при начислении платы, непременно отметим.

Вечером Никитин спросил друга:

— Чего за бутаду устроил с самородком?

— А ты допри головой, покумекай.

— Думаю, в милость начальству попасть вздумал…

— Правильно думаешь, Васька. Хватит на нас с подозрением из-за угла очами постреливать, доверие оно всегда в почёте было. Нам оно сейчас важней, чем исподтишка тянуть золото крадучись, мы его ловчее брать будем.

— Прошлый раз намекал на затею, так молви, чего быка за хвост крутишь, мутишь воду в ступе, — обидчиво глянул Никитин на товарища.

— Да не темню я и не заношусь, а имею мыслишку, и мысля