Багдан Сушинский - Путь воина
— Он что, действительно сжег весь Корсунь? — едва слышно спросил он Кривоноса. — Дотла? И сделано это было по приказу самого Потоцкого?
— С беглыми корсунцами беседовал. Около трех сотен их уже вон там, за овражком. Без оружия пока еще, но уже при войске.
Хмельницкий опять воинственно рассмеялся.
— Оказывается, я не только отобрал у этого королевского вояки сына, но и остатки разума. Полковник, — обратился к Кривоносу. — И вы тоже, — к Ганже и Лютаю, — собрать всех корсунцев, которые обнаружатся в нашем войске. Они должны знать, что произошло. Все, кто из Киевского воеводства и кто хоть раз побывал в этом прекрасном городе, должны знать, как повели себя шляхтичи с их городом. Скажи, что именно корсунцам уступаю право первыми пойти на приступ лагеря этого озверевшего ляха, — указал рукой в сторону видневшегося вдали польского стана. — Они первыми имеют право ударить по врагу и ворваться в его лагерь, воины Христа и Сечи.
— Так оно и будет: они ударят первыми! — прокричал в ответ Кривонос.
— Откуда лучше всего осмотреть хотя бы часть польского лагеря?
— Вон с той возвышенности, — кивнул полковник в сторону разрытого холма, на котором казаки успели соорудить некое подобие сторожевой вышки. — В подзорную трубу добрая часть его — будто на ладони.
— Под вечер приблизимся к самому лагерю, присмотримся, прикинем, что к чему…
— Там, у вышки, один наш умелец уже план укрепления начертил. Со всеми его редутами, артиллерийскими заставами и малыми пехотными лагерями прикрытия.
— Неужели картограф объявился? Кто такой? Беречь этого писаря. Есть своя армия, значит, должны быть и свой картограф, свой фортификатор, каковым для поляков является француз де Боплан. А там, глядишь, и мы тоже на стоящего картографа-француза разживемся, если только он еще понадобится.
— Господин командующий, — в последнее время Савур тоже обращался к нему только так: «командующий». — Артиллерия подходит.
— Ну-ну, посмотрим, как она подходит… — забыл на какое-то время о вышке и земляной карте.
Остановив коня на небольшой круче, Хмельницкий несколько минут наблюдал, как мимо ее подножия довольно быстро продвигались водруженные на лафеты орудия. Полюбоваться этим необычным зрелищем сбежались не только офицеры, но и многие рядовые казаки.
Еще там, под Желтыми Водами, гетман с горечью наблюдал за бессильной неповоротливостью тех нескольких орудий, которыми обладало тогда его войско. Он понимал, что в большинстве случаев ему придется сражаться не на равнинах, а в лесу, в плавнях, в изрезанных оврагами урочищах. И его совершенно не устраивало, что для того, чтобы хоть на несколько метров перевезти пушки, элементарно сменить позицию, приходилось подгонять повозки, погружать на них тяжелые орудия, перевозить, вновь снимать и устанавливать. А тем временем гибли под обстрелом или уносились куда-то, подальше от позиций, кони. Разносило сами повозки. Да и куда с этими повозками заберешься?
Немного поразмыслив, он, на удивление бомбардиров, приказал для всех своих двадцати шести орудий соорудить прочные двухколесные возки, к которым орудия прикреплялись намертво и в которые впрягали всего одну лошадь.
Вначале плотники и пушкари действительно восприняли этот приказ гетмана как чудачество. Но на первом же учении три первых, поставленные на такие лафеты, орудия показали, что из тяжелой, неповоротливой обузы для войска артиллерия вдруг превратилась в маневренное дополнение к пехоте и коннице, соединив в себе качества обоих видов войск. Не создавая громоздких обозов, старшие орудий садились на оседланных тягловых коней и трусцой семенили вслед за кавалерией, заводя орудия в самые труднодоступные места и быстро меняя позиции.
Но главное, теперь, когда орудия оказались закрепленными на своеобразных колесницах, бомбардиры могли быстро перекатывать их с места на место вручную, не теряя времени на конские упряжки и не давая возможности хитромудрым в артиллерийских делах пруссакам и саксонцам пристреливаться по их позициям. На повозках теперь подвозили только ядра и порох. Да и то по два заряда казаки умудрялись подвозить прямо на лафетах.
Создав вокруг своих двадцати шести орудий отряд из трехсот пехотинцев и полтысячи кавалеристов, Хмельницкий таким образом ухитрился сформировать отдельный, довольно маневренный и неплохо защищенный артиллерийский полуполк, который тоже отдал под командование Кривоносу.
— А ведь у поляков такой артиллерии нет и не скоро появится, — восторженно потер руки Ганжа, который больше всех ворчал по поводу «чудачеств гетмана». — Может, вообще до сих пор никто в мире не догадывался ставить орудия на такие возки.
— У поляков нет, это точно, — согласился Хмельницкий. — В мире — не знаю. Не может быть, чтобы не додумались [36]. Наверняка есть. В любом случае теперь у нас пойдет иная война. Совершенно иная, — самодовольно провел взглядом последнее орудие, к лафету которого была прицеплена еще и двухколесная повозка с зарядами. — И надо бы сделать так, чтобы в их лагере как можно позже узнали о нашей плотницкой хитрости.
14
Прежде чем подняться на сторожевую вышку, Хмельницкий внимательно осмотрел план польского лагеря, начертанный на большом взрыхленном клочке холма. Даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы убедиться: взять штурмом такой лагерь будет очень непросто. Овладеть им при численности его войска можно разве что после длительной осады. Но теперь он действовал не в Диком поле, а в Киевском воеводстве. Рядом — большие города и большие польские гарнизоны. Пока повстанческие войска будут осаждать Потоцкого, на помощь ему придут полки во главе с Вишневецким, Калнишевским, Заславским и еще бог знает с кем.
— Кто чертил? — поинтересовался Хмельницкий у командира дозора.
— Сотник Урбач.
— Неужели и такой талант в нем открылся? — покачал головой гетман. — Где он сейчас?
— Где-то там, возле польских укреплений. Целыми днями возле них прогуливается, поляки его за своего принимают.
— Такие нам тоже нужны, чтобы враги за своих принимали.
Осмотр укреплений в подзорную трубу оказался еще более угнетающим. В этот раз поляки потрудились, как никогда раньше. Очевидно, заставили потрудиться и крестьян из ближайших сел, и свою обозную челядь. С трех сторон лагерь ограждался огромными окопами и валами. Как потом выяснилось, поляки прикрылись и старинным валом, оставшимся здесь с древних времен. С четвертой стороны стан Потоцкого очерчивала излучина реки Рось, берега которой тоже были укреплены. На подходах к лагерю они устроили небольшие укрепления, гарнизоны которых состояли из артиллерии и пехоты и которые заставляли наступающие силы распыляться, рассекая их редутами и окопами.
