Эндрю Ходжер - Храм Фортуны
— Вот как? — презрительно спросила Ливия, хищно оскалив свои мелкие, прекрасно сохранившиеся зубы. — Мы прожили с тобой столько лет, ели за одним столом, спали в одной постели, а теперь ты по первому же навету отдаешь меня на расправу этой своре псов, которые только и ждут, чтобы растерзать меня? А хочешь знать, почему они настроены против меня? Да потому, что я, и только я всегда смиряла их гонор, патрицианские амбиции, эту надменность и брезгливость по отношению к тем, кто ниже их по рождению!
Неужели ты забыл, как они издевались и над тобой? Как называли тебя внуком ростовщика и сыном пекаря? Да если бы не я, твой Сатурнин и Гатерий уже давно отобрали бы у тебя власть!
— Сенат волен распоряжаться властью, как считает нужным, — с гневом воскликнул Август. — Он вручил мне ее и может отобрать в любой момент.
— Да? — издевательски скривилась Ливия. — После того, как ты прекратил междоусобицы, принес мир, поднял страну из руин? Конечно, сейчас они могут и отобрать у тебя власть. И тут же сами передерутся за нее, как бешеные псы, снова зальют все кровью!
Так запомни, я — и только я — спасла тебя и Рим! Я день и ночь была на страже, чтобы не допустить возврата к прошлому. Кто раскрыл заговор Эмилия и Корнелия? Кто...
Императрица задохнулась от бешенства и закашлялась, прижимая ладонь к губам. Август чувствовал, как в его душе что-то шевельнулось. А может, и правда, он слишком погорячился? Может, эта женщина заслуживает, все-таки, более мягкого обращения, несмотря на свою вину?
Ливия отдышалась и снова взглянула на мужа.
— Ну? — повторила она хрипло. — Скажи откровенно, что ожидает меня после всего того, что я сделала для тебя и Рима?
Цезарь закусил губу. Да, жена во многом права. Она действительно не жалела сил для укрепления государства, для поддержания Pax Romana — мира во всей Империи. Но... Все-таки, она совершила преступление, и должна понести наказание. Из-за нее бедный Агриппа семь лет провел на безлюдном острове. Чем он заслужил это?
Только самому Августу было известно, как тяжело, мучительно, с болью дались ему те жестокие слова, которые он сказал сейчас Ливии. Как хотел он простить ее и предать все забвению. Но имел ли он на это право? Как муж — да, как человек, ответственный за судьбы страны — нет. Ведь он без колебаний отправил в ссылку и свою дочь, и внучку, и Постума, хотя стоило ему это страшных душевных мук. Почему он должен делать исключение для жены? Это недостойно римлянина.
«Ты поступил как настоящий римлянин. Это высшая похвала в моих устах», — сказал ему Сатурнин.
Как же он будет смотреть в глаза сенаторам, если проявит слабость? Нет, у государственного деятеля есть принципы, через которые он не может, не имеет права переступать. Ливия предстанет перед судом. Но когда дело будет рассмотрено, то перед вынесением приговора он, Август, сам обратится к сенату с просьбой о милосердии. И к Постуму тоже. Они поймут его чувства, поймут, что он исполнил долг правителя, а теперь просит лишь как муж несчастной женщины, совершившей роковую ошибку. Да, так и следует поступить.
— Послушай меня, — сказал Август, глядя на императрицу. — И прости. Я не могу поступить иначе, ты должна это понимать. Закон есть закон, он один для всех. И ты предстанешь перед судом. Но я обещаю...
Дальше Ливия не слушала. Она приняла решение. Терять ей все равно было нечего. С письмом, которое предъявит Сеян, ей не уйти от смерти. Ух, как взвоют тогда эти презренные шакалы в белых тогах! И первым среди них будет Сатурнин. Нет, такого удовольствия она им не доставит. Цезарь сам виноват.
— А теперь ты послушай меня, — сказала женщина изменившимся голосом, с каким-то новым выражением лица. — И слушай внимательно. Хорошо, я предстану перед судом. И я все им расскажу...
— Вот это правильно, — оживился Август, ожидавший совсем не такой реакции. — Они поймут...
— Да, они поймут, — со злобной улыбкой повторила Ливия. — Но только каяться я не буду и речь пойдет вовсе не об Агриппе Постуме.
— А о чем? — с тревогой спросил цезарь, ноющее сердце которого сжалось от страшного предчувствия.
— О многом, — протянула Ливия. — Например, о том, как посланный мною врач отравил твоего внука Луция.
— Что? — воскликнул Август, побледнев. — Не шуга так, умоляю...
— Теперь уж не до шуток. А хочешь услышать, как мои люди устроили засаду на твоего внука Гая? Или как...
— Да ты змея, — прошептал цезарь, с трудом приподнимаясь.
На его лбу выступил холодный пот, губы дрожали, прерывистое дыхание со свистом вылетало изо рта.
— Неужели ты сделала это?
— ...как я помогла отправить в ссылку твою дочь и внучку, — невозмутимо продолжала императрица, не сводя безумных глаз с лица мужа. — Сенаторы с интересом выслушают, как пять дней назад один из них, твой приятель Фабий Максим, был по моему приказу зарезан на дороге у Пинция.
— О, боги! — выдохнул цезарь, не понимая, грезит он или нет. — Чудовище! Как же ты могла? Змея... Ты ужалила меня в самое сердце! Чудовище!
— Ха-ха, — сказала Ливия. — Что ж, ты сам вынудил меня открыться. Теперь слушай... настоящий римлянин. Ничтожество!
Цезарь почувствовал страшную боль в груди, в голове у него мутилось, во рту пересохло.
— Позови врача, — слабо произнес он. — Мне плохо...
— Сейчас, — кивнула Ливия. — А ты больше ничего не хочешь сказать мне наедине?
— Хочу...
Собрав последние силы, Август потянулся к столику, который стоял возле кровати и на котором лежали навощенные таблички и стилос. Левой рукой он ощупью вытащил из-под подушки государственную печать.
— Я все тебе скажу, все, — словно в бреду повторял цезарь, вонзая железный стержень в воск. — Ты ответишь за все, змея... подлая змея...
Ливия поднялась с табурета и наклонила голову, чтобы лучше видеть.
Август неровными каракулями выводил:
"Руководствуясь соображениями государственной безопасности и по обвинению в государственной измене, каковая мною установлена доподлинно и вне всяких сомнений, приказываю немедленно, без суда... "
Цезарь на миг прервал и задумался: кровь дико стучала в висках. Конечно, без суда. Он не хочет, чтобы все эти ужасы слышали сенаторы, чтобы их потом обсуждали на Форуме и в забегаловках Эсквилина. По древнему римскому закону — практически давно не применяемому, но формально все еще имеющему силу — отец и муж имеет право лишить жизни членов своей семьи, если сочтет их проступок достойным такого сурового наказания. А ведь нет никаких сомнений, что проступки Ливии заслуживают самой страшной кары. Август вернулся к письму:
«...без суда и следствия казнить смертью мо...»
Он хотел написать: мою жену Ливию Друзиллу, но императрица вдруг схватила его за руку.
