Анатолий Ковалев - Потерявшая имя
Елена замерла, не в силах вымолвить хотя бы слово.
— Я встану на вашу защиту и отомщу всем вашим обидчикам, как своим собственным! — продолжал шептать Дмитрий, поедая оцепеневшую жертву пламенными взглядами. — Вместе мы поедем в Санкт-Петербург, у меня там, в министерстве, в высоких чинах служит родственник. Он похлопочет по вашему делу, а если у него ничего не выйдет, я приеду в Москву и вызову вашего дядюшку на дуэль! И уж поверьте мне, Елена Денисовна, я не промахнусь и всажу пулю точно промеж подлых его глаз! И это будет для него всего лучше, потому что, если он выберет шпаги, я изрублю его в куски, так что сам дьявол потом не разберет, что откуда росло! Вы будете жестоко отомщены!
От этой пламенной речи веяло чем-то безумным, но именно потому Елена вовсе не рассердилась на дерзкого кавалера, столь резво предложившего ей сделку — брак взамен мести. Собственно, о деловой стороне вопроса она в тот миг была неспособна думать. Одна мысль о том, что здесь, сейчас, она видит перед собой живое орудие, которым можно сразить своего кровного врага, ослепила Елену и в то же время наполнила ее сердце благодарностью. Родные, знакомые люди оттолкнули ее со звериной злобой и бесчеловечной холодностью, а этот чужой молодой человек, искалеченный войной и обманутый судьбой, готов был защитить ее, слепо рискуя собственной жизнью. В предложении Савельева она видела только эту одну, благородно-безумную сторону, и ее сердце забилось часто и тревожно, невольно наполняясь восхищением и признательностью. Довериться ему, спастись от одиночества и гонений, вернуться и отомстить! Для кого себя беречь? Кому хранить верность? Евгений поступил с ней жестоко в то время, когда она нуждалась в защите или хотя бы в сочувствии. Он должен быть забыт. Она решилась, и, заливаясь краской с трудом выговорила:
— Не презирайте меня, Дмитрий Антонович, за столь быстрое согласие… Моя покойная нянюшка говорила: «В загоревшемся дому обеден не служат…» Мое положение отчаянное, я сама это вижу… Я с благодарностью принимаю вашу помощь и защиту и, если иначе решить мое дело невозможно, я готова стать вашей женой.
Отставной штабс-капитан растерялся. Атака на Елену была предпринята им без особой надежды на успех, просто из риска и из интереса, как почти все предприятия его разгульной жизни. Скорое согласие юной особы говорило о том, что он недооценил трудности ее положения. Однако Савельев мыслил по-военному быстро и тут же пришел в себя. В следующий миг он уже позвал друзей и велел хозяину заведения подать пунша, чтобы отметить радостное событие.
— Но дайте мне слово, Дмитрий Антонович, что на другой день после свадьбы мы отправимся в Петербург, — потребовала Елена.
— Клянусь вам, дражайшая Елена Денисовна, — бил себя кулаком в грудь взбудораженный собственной выходкой Савельев. — Вот отец Георгий, человек святой жизни, не даст соврать, что я хозяин своего слова.
Севка Гнедой кивком головы подтвердил сказанное, но если бы Елена внимательнее вгляделась в лицо священника, то увидела бы скорее сочувствие и недоумение, чем радость и восторг по поводу принятого ею решения. Васька же Погорельский сразу принялся поздравлять жениха и невесту, заключив в жаркое объятье Савельева и церемонно поцеловав ручку Елене. Пока подавали пунш, девушка успела черкнуть коротенькую записку мадам Тома, в которой приказывала компаньонке возвращаться в Москву, не забыв заплатить за сегодняшний обед. Она с удовольствием представляла себе негодование чопорной и скупой особы, которой впервые придется извлечь на свет собственный кошелек.
— Господа, — обратился Савельев с тостом к друзьям, — предлагаю выпить за прекрасную великодушную барышню, которая спасла меня от позора и от верной смерти…
— Счастливчик ты, Митяй! — позавидовал Васька. — Ведь такое рассказать кому — не поверят!
Севка Гнедой предпочитал отмалчиваться. До его сознания постепенно доходила суть того, что затеял Дмитрий, и это грозило еще бóльшим скандалом, чем обычное тайное венчание. За такой фокус могут и от церкви отлучить!
Елена, никогда раньше не пившая пунша, разом охмелела и, задорно хлопнув пустой стакан об пол, выкрикнула:
— Едем!
В маленькой савельевской церквушке набилось столько народу, что трудно было дышать. Тонкие свечи темного воска тускло горели в духоте, едва освещая образа, и пугливо мигали, то и дело норовя погаснуть. Голову Елены украшал венок из красных шелковых розанов, по всей вероятности, раздобытый Савельевым в сундуке у каких-то богатых крестьян. В деревне добродетель невесты символизировал не белый цвет, не флердоранж, как принято было в Европе, а красный, означавший прежде всего возрождение к новой жизни и богатство. К великому удивлению Елены, венец надели ей прямо на голову, поверх венка, и точно так же поступили с женихом. И это тоже была дань древним традициям, утраченным еще в петровские времена. Ведь невозможно удержать на голове венец, надетый на парик с буклями или высокую прическу в виде Вавилонской башни, коими славился минувший век.
— Будьте осторожны, любовь моя, — шепнул ей Савельев, когда священник приказал им обойти вокруг аналоя, — не уроните венец, это приносит несчастье.
Елена с детства верила в приметы и потому старалась не дышать и ступать плавно. Отец Георгий, совершавший обряд, был чудовищно красен, прятал глаза, смущался, говорил невнятно, и никто его не слушал. Крестьяне удивлялись странному наряду невесты. Лиловое платье, такое строгое, без украшений — к чему это? Неужели так нынче модно у купцов в Костроме? Но кто-то из людей знающих объяснил, что невеста, должно быть, носит траур по родителям. Слово «сирота» стало передаваться из уст в уста и вызвало целую бурю сочувствия. Бабы заплакали, мужики засопели носами. Свадьба сироты — любимая народная тема в песнях и сказках, тема заманчивая и неисчерпаемая. «Ах, бедная, без родителев венчается, сама дитя еще совсем!» — «Какая худенькая! Здорова ли? В чем душа-то держится?» — «А барин-то наш сам сирота круглый и берет за себя сироту! Ему за это Бог пошлет!» Васька Погорельский слышал эти тихие возгласы и злорадно ухмылялся. «То-то, что пошлет, да Бог ли?! Вот будет заваруха, когда все откроется! За это и в Сибирь можно!»
Глафира, узнав через гонцов, что молодые уже венчаются, велела накрывать на столы. Сама она в церковь пойти не решилась, рассудив, что незачем дразнить бывших односельчан. Сейчас она распоряжалась дворовыми людьми Савельева, как раньше, при покойном Антоне Прокопьевиче, и это сильно грело ее изголодавшуюся по рабьей покорности душу. Бывшая барская фаворитка твердо намеревалась остаться при молодых экономкою. Все было рассчитано безупречно. Сосватанная Савельеву Настенька представляла собой такой мягкий, безвольный материал, что умелые руки могли вылепить из него что угодно. Глафира намеревалась сделать себе из нее кошелек. Савельев в данном расчете играл лишь роль наживки, на которую была поймана золотая рыбка. Любовник не представлял для хитрой девки никакой загадки, так как был всего лишь мужчиной, а мужчин она изучила вдоль и поперек. Глашка знала, что удовлетворить его потребности очень легко — лилось бы вино да водились бы деньги. Пьяный Савельев был ей выгоден, сытый Савельев будет ей покорен. С деньгами глупой купчихи они могут начать судебную тяжбу против Савельевки и оспорить завещание Антона Прокопьевича, доказав, что старик перед смертью впал в безумие. Она слышала, что петербургские чиновники любят разбирать подобные дела, потому что «вольные хлебопашцы» им поперек горла. В конце концов, и двоюродный дядя Дмитрия даст делу нужное направление, и барашка в бумажке можно сунуть, когда понадобится. Придет ее звездный час! Вернувшись в Савельевку негласной госпожой, она семь шкур будет драть с этих зажравшихся холопов! А там, а там… Настенька — натура впечатлительная, не сведут ли ее в могилу измены, пьянки и пренебрежение мужа? На ком же тогда женится Савельев, как не на своей благодетельнице?!
