Анатолий Ковалев - Потерявшая имя
— Да ты, Гнедой, совсем в святоши записался, — поднимая голову, прошипел Савельев. — И меня за собой тянешь? На-ко, выкуси! — подставил он к лошадиному лицу отца Георгия увесистую дулю.
— И то верно, Митяй! — поддержал друга Васька. — Не желаем мы поповских кислых щец! А подавай нам баранью ногу с трюфелями да с гусиной печенкой!
— Заткнись! — осадил его Дмитрий. — Только и думаешь о жратве да о бабах!
— А ты разве не о том же думаешь? — несколько растерялся Погорельский.
— Теперь я думаю только о мести, — сквозь зубы процедил бывший гусар.
— И кому же ты собрался мстить? — часто заморгал глазами Васька. — Купчихе или Глафире Парамоновне? Это она, дура, тебя скомпрометировала!
— А буду мстить всему их бабьему племени, без разбора! — Глаза Дмитрия засветились каким-то новым огнем. — Я еще ни от одной добра не видел! Все они…
Скрипучая дверь распахнулась, грязное слово повисло на губах гусара и замерло, так и не сорвавшись. В избу вошла весьма чопорная особа лет тридцати пяти, окинувшая компанию друзей брезгливым взглядом. В ее манере держаться, в горделивой осанке, наконец, в прическе а-ля мадам Помпадур безошибочно угадывалась гувернантка или компаньонка, и, скорее всего, француженка, привыкшая служить в богатых, знатных домах. В русском народе таких называли «полубарынями» за их спесивый нрав и стремление во всем возвышаться над людьми своего круга.
— Начнешь прямо с этой? — подмигнув Гнедому, предположил Васька.
— Физиономия, что твой лимон из пунша… — поморщился Дмитрий. — Мне больше по вкусу ее барыня.
В самом деле, сразу вслед за француженкой в комнату вошла молоденькая барышня весьма привлекательной наружности. Однако Савельева заинтересовала не столько красота девушки, сколько ее тревожный, озабоченный и очень печальный вид. Можно было с ходу предположить, что у этой скромно одетой изящной незнакомки недавно кто-то умер из близкой родни и она тяжело переживает утрату.
Елена была против того, чтобы делать остановки средь бела дня, если, конечно, не требовалось заменить лошадей. Но мадам Тома настаивала не только на каждодневном обеде, но и на послеобеденном отдыхе, после «безумной русской тряски». «Да какая же тряска может быть в санях? — недоумевала юная графиня. — Так мы и за месяц не доедем!» Но служанка Ростопчиных ничего не желала слышать. Порой Елене казалось, что это она сопровождает мадам Тома до Санкт-Петербурга, настолько француженка оказалась своенравной и капризной. За неделю они не проехали и половины пути, а могли бы уже подъезжать к Северной Пальмире. По зимней дороге этого времени бывает достаточно, если не тратить его по пустякам. К тому же все эти непредвиденные задержки влетали Елене в копеечку, за все платила она сама из денег, выданных ей Евлампией. Мадам Тома с первых минут знакомства заявила, что Ростопчины ей не заплатили месячного жалованья, денег хватит лишь на обратную дорогу, а тратить собственные средства на чужие прихоти она не намерена. Вот и сегодня, завидев постоялый двор, француженка велела кучеру остановиться и не намеревалась двигаться с места до самого утра. Кто-то ее напугал еще в Москве, что костромская дорога славится страшными разбойниками. Елена едва сдерживалась, чтобы не накричать на эту помпадуршу. Она твердо решила сегодня же избавиться от опостылевшей компаньонки. Когда та предастся послеобеденному сну, можно будет бросить ее и ехать дальше, пусть мадам Тома своим ходом возвращается в Москву, хоть пешком. Ей нет до этого дела!
Елена вошла на очередной постоялый двор с чувством брезгливости. Он мало отличался от других, таких же грязных и вонючих придорожных трактиров, в которых она не могла себя заставить съесть ни куска. Здесь запахи конского навоза, кислых щей и нюхательного табака, сливаясь с ароматами сапожной ваксы и прогорклого масла, составляли такую сногсшибательную смесь, что девушка задерживала дыхание, чтобы не глотать полной грудью густой отравленный воздух. Зато мадам Тома нисколько не смущали запахи, словно она была напрочь лишена обоняния. В каждом трактире служанка непременно приказывала подавать на стол все меню и поглощала еду с завидным аппетитом. Едва войдя, француженка потребовала щей на утином бульоне, рагу из бараньих почек и пирог со стерлядью, выказав недюжинное знакомство с русской трактирной кухней. Хозяин на дурном французском попытался ей втолковать, что сейчас пост и оттого скоромные блюда подаются в весьма ограниченном количестве. В конце концов, сошлись на постных щах, овощном рагу с грибами и на пироге с гусиной печенкой, оставшемся, по-видимому, еще с масленичной недели. Елена спросила только стакан чаю и, присев на лавку, отвернулась к тусклому, немытому с прошлой Пасхи окошку. Она старалась не рассматривать посетителей подобных заведений, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Окружающий мир казался ей чужим, неуютным и подчас даже враждебным. Она все чаще вспоминала свое случайное житье в Коломне и тот безобразный, полный глупости и чванства провинциальный бал, на многое открывший ей глаза. Но там же, в Коломне, оказалось и немало добрых людей, причем в той среде, о которой она прежде ничего не знала. Сейчас рядом с ней была лишь злобная, ненасытная особа, от которой ничего хорошего ждать не приходилось. «Ах, если бы Софи могла составить мне компанию!» — не раз вздыхала графиня над томиком Лессажа, подаренным на прощание подругой.
— Позвольте нарушить ваше уединение, мадемуазель? — внезапно услышала она над самым ухом.
С досадой подняв глаза, Елена увидела перед собой молодого мужчину в потрепанном гусарском ментике, многочисленные пятна на котором красноречиво рассказывали о пристрастии его обладателя к вину. Румяное, несколько одутловатое, смелыми взмахами кисти очерченное лицо его являло совершенный тип служителя Марса, так неотразимо привлекающий женские сердца. Красивые карие глаза смотрели на девушку с дерзким участием и несколько снисходительной лаской. Так заядлый охотник осматривает чистокровную лошадь или собаку, прикидывая, какова она в поле и высока ли ей цена.
— Отставной штабс-капитан гусарского полка Дмитрий Антонович Савельев, — представился он, отрывисто поклонившись Елене. — А вы, должно быть, следуете из Москвы? Проездом в Петербург?
Елена промолчала, опустив глаза и разглядывая многочисленные сальные пятна на некогда белой скатерти. Отвечать она не намеревалась ни в коем случае. Пауза затягивалась, отставной штабс-капитан начинал понимать, что зарвался, и ему становилось все более неловко.
— Мадемуазель, если я обидел вас своим обращением, — перешел он на французский, отчего мадам Тома, до этого жадно уплетавшая щи, сразу отложила ложку и прислушалась к разговору, — покорнейше прошу меня извинить…
