Рафаэль Сабатини - Скарамуш
— Чёрт побери, я же не спрашиваю, какое у тебя сложилось мнение о ней. Я спросил, что она тебе сказала.
— Она старалась внушить мне, что мои взгляды ошибочны. Говорила о великих делах, которые я мог бы совершить, и любезно предложила помощь, если я возьмусь за ум. Но поскольку чудес не бывает, я не стал её обнадёживать.
— Понятно. А не говорила ли она что-нибудь ещё? Крёстный сказал это таким повелительным тоном, что Андре-Луи повернулся и взглянул на него.
— А вы ожидали, что она скажет что-нибудь ещё?
— О нет.
— В таком случае она оправдала ваши надежды.
— Как? О, тысяча чертей! Почему ты не можешь говорить по-человечески, чтобы тебя можно было понять, не ломая голову?
Господин де Керкадью ворчал всю дорогу до улицы Случая, или, во всяком случае, так показалось Андре-Луи. Наконец он умолк и сидел теперь в угрюмой задумчивости.
— Ты можешь вскоре заехать к нам в Медон, — сказал он Андре-Луи при расставании. — Но запомни, пожалуйста: если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, — никакой революционной политики!
Глава VII. ПОЛИТИКИ
Как-то утром, в августе, Ле Шапелье появился в академии на улице Случая в сопровождении человека с необычной внешностью. Его исполинское телосложение и обезображенное лицо показались Андре-Луи знакомыми. Этому человеку было слегка за тридцать. Глаза у него были небольшие и ясные, скулы широкие, нос кривой, как будто сломанный ударом, а рот почти бесформенный из-за шрама (в детстве бык боднул его в лицо). Как будто этого было мало, чтобы сделать его наружность отталкивающей, лицо носило следы оспы. Одет он был небрежно: длинный алый камзол, доходивший почти до лодыжек, грязные панталоны из оленьей кожи и сапоги с отворотами. Ворот рубашки, не особенно чистой, распахнут, галстук полуразвязан, мускулистая шея полностью раскрыта и высится на мощных плечах как столб. В левой руке — трость, скорее походившая на дубину, к конусообразной шляпе прикреплена кокарда. У незнакомца был властный вид, крупная голова откинута назад, как будто он постоянно бросал вызов.
Ле Шапелье представил его Андре-Луи с большой серьёзностью:
— Это господин Дантон, наш коллега-адвокат, председатель Клуба кордельеров, о котором вы, вероятно, слышали.
Разумеется, Андре-Луи о нём слышал. Да и кто же в то время не слышал? К тому же он вспомнил, где видел Дантона: это был тот самый человек, который отказался снять шляпу в Комеди Франсез во время представления «Карла IX», проходившего столь бурно.
С интересом рассматривая его теперь, Андре-Луи размышлял о том, отчего так получается, что все или почти все ярые сторонники нововведений переболели оспой. Мирабо, журналист Демулен, филантроп Марат, маленький адвокат из Арраса Робеспьер, этот ужасный Дантон — все они носили на лице следы оспы. А нет ли здесь связи? — пришло ему в голову. Не вызывает ли заболевание оспой последствия морального порядка, приводящие к подобным взглядам?
Андре-Луи стряхнул праздные размышления, точнее, их спугнул громовой голос Дантона:
— Этот… Шапелье рассказал мне о вас. Он говорит, что вы — …патриот.
Андре-Луи поразил тон, но ещё больше — непристойности, которыми гигант, не моргнув глазом, пересыпал свою речь, впервые обращаясь к незнакомому человеку. Он рассмеялся, ибо не оставалось ничего иного.
— Если он вам так сказал, то немного преувеличил. Я действительно патриот, но что до остального, скромность вынуждает меня отрицать это.
— Да вы, кажется, шутник, — загремел гость, однако рассмеялся, и от смеха задрожали стёкла. — Не обижайтесь на меня. Уж таков я.
— Очень жаль, — ответил Андре-Луи. Ответ обескуражил короля рынков.
— Что? Что такое, Шапелье? Он задирает нос, этот твой друг?!
Щеголеватый бретонец, который рядом со своим спутником выглядел настоящим франтом, своей прямотой не уступал грубости Дантона, хотя и обходился без сквернословия. Он пожал плечами, отвечая Дантону:
— Просто ему не нравятся ваши манеры, что вовсе не удивительно: они ужасны.
— Ах, вот как! Все вы одинаковы… бретонцы! Однако перейдём к делу. Вы уже слышали, что произошло в Собрании вчера? Нет? Боже мой! Где же вы живёте? И вы не слышали, что этот негодяй, который называет себя королём Франции, на днях позволил пройти по французской земле австрийским войскам, шедшим уничтожить тех, кто борется за свободу в Бельгии? Вы случайно не слышали об этом?
— Да, — холодно ответил Андре-Луи, с трудом скрывая раздражение, возникшее из-за вызывающего поведения Дантона. — Я слышал об этом.
— О! И что же вы думаете по этому поводу? — Гигант стоял перед ним подбоченясь.
Андре-Луи обернулся к Ле Шапелье:
— Я не совсем понимаю. Вы привели этого господина, чтобы он устраивал мне экзамен?
— Чёрт подери! Да он колючий, как дикобраз! — запротестовал Дантон.
— Нет-нет, — примирительно ответил Шапелье, пытаясь смягчить неприятное впечатление, произведённое его спутником. — Мы нуждаемся в вашей помощи, Андре. Дантон считает, что вы — тот человек, который нам нужен. Послушайте…
— Да скажите ему всё сами, — согласился Дантон. — Вы с ним говорите на одном жеманном… языке. Может быть, вас он поймёт.
Ле Шапелье продолжал, не обращая внимания на то, что его перебили.
— Таким образом, король нарушил неоспоримые права страны, занятой созданием конституции, которая сделает её свободной. Это вдребезги разбило все филантропические иллюзии, которые мы всё ещё питали. Некоторые заходят так далеко, что объявляют короля врагом Франции. Но, конечно, это уж слишком.
— Кто так говорит? — закипел Дантон и ужасающе выругался в знак полного несогласия.
Ле Шапелье отмахнулся от него и продолжал:
— Во всяком случае, всё это, вместе взятое, снова взбудоражило Собрание. Между третьим сословием и привилегированными — открытая война.
— А разве когда-нибудь было иначе?
— Пожалуй, нет, но теперь эта война приобрела новый характер. Вероятно, вы слышали о дуэли между Ламетом и герцогом де Кастри?
— Пустячное дело.
— По своим результатам. Однако всё могло окончиться совсем иначе. Мирабо задирают и оскорбляют теперь на каждом заседании. Но он хладнокровно занимается своим делом. Другие не столь осмотрительны и отвечают оскорблением на оскорбление, ударом на удар, и на дуэлях проливается кровь. Фехтовальщики-аристрократы превратили дуэли в систему.
Андре-Луи кивнул. Он думал о Филиппе де Вильморене.
— Да, — сказал он, — узнаю их старый трюк, такой же простой и прямой, как они сами. Я удивляюсь только, что они не додумались до этой системы раньше. В первые дни Генеральных штатов, в Версале, она могла бы произвести более сильное впечатление, а теперь они немого опоздали.
