Герой Рима (ЛП) - Джексон Дуглас
— Вы хорошо сражались на Моне, мои «мулы», но я привел вас сюда, чтобы еще немного попрактиковаться в обращении с копьем. — Слова пронеслись по линии, и Валерий увидел мужчин, ухмыляющихся этой неожиданной фамильярности. — Те, кто стоит перед вами, убивали, пытали и насиловали римских граждан, мужчин, женщин и детей; невинных, единственным преступлением которых была попытка принести цивилизацию на эту землю. Они вырезали и изуродовали ваших товарищей из Девятого и храбрых ветеранов Колонии, павших, защищая Храм Божественного Клавдия. — Он сделал паузу, и тишину наполнил рык огромной собаки, готовящейся к нападению. — Мы предложили им нашу дружбу, наше доверие и нашу помощь, и они все приняли с благодарными улыбками, но, когда мы повернулись спиной, они потянулись к ножу, мечу и копью, как это у них принято. Они верят в то, что мы уже побеждены.
— Нет! — Мощный рев пронесся по долине и отразился эхом от берегов.
— Они – истинное лицо варварства. Они ваши враги. Они не проявляют милосердия и не заслуживают пощады. Не давайте им ничего. За Рим!
— За Рим! — Слова вырвались из десяти тысяч глоток, и Валерий почувствовал, как лед в его животе растаял, а первые проблески жизни вернулись в его сердце.
— За Рим, — прошептал он.
Оглушительный звук рогов возвестил о наступлении врага, и римские ряды расступились, позволяя Паулину и его адъютантам пройти в относительную безопасность. Из-за задних когорт Четырнадцатого Валерий наблюдал, как бритты устремляются вверх по склону к ожидающим легионерам. Склон был длинным, и первым воинам потребовалось время, чтобы добраться до небольших колышков, которые центурионы поставили в сорока шагах от линии, оптимальной дистанции поражения пилума. В этом узком коридоре ни один легионер не промахнется. Когда бритты атаковали, баллисты проделали зияющие бреши в передних рядах, большие стрелы потрошили двух или трех человек за раз, прежде чем исчерпали свою силу. Четыре когорты составляли первую из римских линий, включая элиту, усиленную Первую; более двух тысяч человек. У них было время только на один бросок, прежде чем на них обрушилась воющая масса бриттов, но этот единственный бросок скосил авангард атакующих, словно он был сделан из летней травы, а не из плоти, крови и костей. И все же у Боудикки был бесконечный, готовый к бою запас воинов, и эти люди, казалось, обладали неограниченным запасом храбрости. Только богатые были вооружены щитом и мечом; большинство сражались копьями. Когда падал один, его заменяли в одно мгновение, а когда он падал в свою очередь, еще двое или трое боролись за его место. Кельтское железо и римские щиты сошлись в столкновении, похожем на объединенную ярость богов, и кельтское железо по-прежнему превосходило римское десять к одному. Но еще раз Валерий стал свидетелем того, как само численное превосходство нападавших играло против них, когда они встречали людей, полных решимости стоять за щитами высотой до плеч. Те, кто шел в авангарде атаки, были вытеснены прямо к римской линии из-за веса и количества тех, кто находился позади. Как может человек сражаться, если ему едва хватает места для дыхания? Легионеры ворчали и выкрикивали оскорбления, когда длинные мечи и копья с широкими лезвиями искали их, а бритты кряхтели и рычали в ответ, когда они вздымались и колотили по непроницаемой стене перед ними. Но умирали бритты. Между каждой парой щитов гладий наносил удары со скоростью атакующей кобры, и каждый удар наносился с убийственной точностью. Из-за передней линии, когорты второй и третьей линий залп за залпом метали копья в сомкнувшиеся ряды перед щитами. За первые пятнадцать минут атаки Валерий подсчитал, что Боудикка потерял пять тысяч человек убитыми и ранеными. Раненые умоляли, корчились и извивались среди собственной крови под ногами невредимых только для того, чтобы их растоптали и задушили. Центурионы выстроились позади передовой линии римлян, крича до хрипоты и приказывая заменить тяжелораненых или слишком измученных, чтобы поднять щиты. Один за другим они отступали, чтобы облегчить пересохшее горло и перекусить коркой хлеба, прежде чем их пинками и окриками загоняли обратно в машину для убийств. Вращение не давало линии щитов треснуть, а маленькие мечи безжалостно вонзались, убивая или калеча с каждым ударом. Пока у них хватало запасов, почти три тысячи человек из шести поддерживающих когорт продолжали забрасывать варваров копьями, тяжелыми, утяжеленными свинцом, обрушивающимися на массу плоти внизу.
К полудню потери бриттов уже были огромными, но боевая линия Паулина выдержала все нападения. Через час Валерий почувствовал ослабление решимости варваров. Это не было чем-то материальным; давление на передние ряды было таким же безжалостным, как и прежде. Но час за часом толкания в спины своих товарищей без видимой цели погасили огонь в сердцах тех, кто был в центре и в тылу. Паулин тоже это заметил и поднял голову, как гончая, напавшая на след. Он осмотрел поле боя и увидел, что его враг замер, задние ряды были вялыми и нейтрализованными. Он понял, что это был тот момент, когда от него зависело выиграют они или проиграют битву. Если он не будет действовать, то наверняка потерпит поражение. Его люди могли орудовать мечом и держать щит только до поры до времени. Сила легионера была конечной, как и у всех людей. Альтернативой была авантюра, но авантюра, на которую он должен был пойти.
— Труби «Построиться клином», — приказал он. Корницен, стоявший за его плечом поднес рог к губам, и по всей линии разнесся характерный зов.
Быстрыми, организованными движениями центурии первых двух линий превратились в разрушительные боевые порядки и бросились навстречу кельтской атаке. Клинья прорезали ряды повстанцев огромными полосами, а за ними шли римские резервы, все еще выстроившиеся в дисциплинированном строю, их щиты сбивали любого, кто ускользал между наконечниками стрел.
— Пошлите кавалерию, — приказал Паулин, и вспомогательная кавалерия врезалась во фланги бриттов, усугубив резню.
Валерий затаил дыхание. Настало время для Боудикки отвести свои силы и спасти то, что она могла. Только двадцать тысяч или около того участвовали в настоящем бою; остальные были зрителями. Если она уйдет, Паулину придется снова драться с ней завтра и послезавтра. Но сделать это было не в ее силах. Тысячи нагруженных добычей воловьих повозок и колесницы обоза мятежников действовали как плотина, на которую римляне оттеснили огромный бурлящий поток сторонников Боудикки. Если падал один человек, то вместе с ним падали и десять, и все оказывались раздавленными под ногами своих товарищей, которые метались и кружились, ища, куда бы бежать или с кем сразиться. Паулин отвернул лошадь.
— Не жалейте никого, — сказал он.
Боудикка смотрела, как римские клинья врезаются в ее ошеломленные силы, ударные волны их приближающейся решимости сокрушали даже тыл, где она стояла у своей колесницы с Банной и Росмертой, беспомощная, чтобы изменить ход битвы, которую она хотела провести в другой день, в другом месте. В этот момент она осознала свое поражение. Андраста бросила ее.
Она повернулась к двум девушкам, и они были удивлены, увидев ее мокрые от слез глаза; это был первый раз, когда она плакала с тех пор, как римляне пришли в Венту. Ни одна из них не разделяла ее пугающей жажды мести, но они никогда не покидали ее. Теперь они приготовились разделить ее судьбу.
Она потянулась к флакону, висевшему у нее на горле под золотым торком. Он был синего цвета и сделан из прекрасного римского стекла, но она не находила в этом иронии. Содержимое представляло собой яд ее собственного приготовления, испытанный на римских пленниках, которые были одними из немногих счастливчиков, которые встретили быструю и безболезненную смерть. Она обнаружила, что ее рука дрожит, когда она поднесла флакон ко рту Банны, но светловолосая девочка подняла свою руку, чтобы поддержать руку своей матери, прежде чем глубоко сглотнуть из него. Росмерта быстро последовала ее примеру, на ее лице была маска решимости, противоречащая откровенному ужасу в ее глазах. Сердце Боудикки разорвалось. Как она их любила.
