Эдвард Уитмор - Шанхайский цирк Квина
В глухую полночь поднимается ветер. Натягиваются якорные цепи кораблей, а ветер крепнет, ярость его растет, растет вселяемый им ужас, пока не превращается в один невыносимый кошмар, рожденный сознанием одного человека.
Наутро небо ясно, горизонт чист. Море снова опустело. Божественный ветер, камикадзе, полностью уничтожил великолепный флот Кубла-хана и его великолепных конников.
Спустя много лет ученики Нитирена спрашивают его, чем объяснить такое чудо. Нам не поверят, говорят ученики.
Да, не поверят, отвечает Нитирен, но вы все равно должны сказать им правду. Вы должны сказать, что однажды один человек мечтал о том, чтобы поднялся ветер, что он мечтал об этом и желал этого всем сердцем, и ветер действительно поднялся.
Зима, сказал Герати. Последняя, может быть?
Человек, о котором идет речь, уже не молод. Вообще-то он стар и устал. У него множество вредных привычек, он беден. За шестьдесят пять лет воровства и обмана ему достались только две ценные вещи, и обе — дары дракона. Одна — золотой крестик. Вторая — коллекция редких переводных рукописей.
Крестик он снял с женщины, для которой тот стал тяжким бременем. Это было в Шанхае перед войной.
Коллекцию рукописей он нашел в китайском крыле склада, где Кемпейтай хранила документы. Однажды ночью он под охраной вывез рукописи, чтобы перепрятать, и поджег крыло. Это было в Токио сразу после войны.
Пусть пройдет двадцать лет. Путь они просто пройдут.
Зима. Последняя зима или что-то в этом роде. Наш приятель кладет в дорожный чемодан две бутылки ирландского виски и на поезде едет в Камакуру. Он приходит на пляж и усаживается на песок.
Зачем? Чтобы вспомнить давний вечер, когда он распил две бутылки ирландского виски с забытым актером театра Но? Чтобы вспомнить тех четверых, которые однажды устроили пикник на этом самом пляже?
Возможно. В любом случае, он садится на песок и откупоривает первую бутылку.
Проходит час, или два часа, или меньше часа. Наш приятель смотрит на волны и не замечает времени. Откуда-то из тьмы появляется незнакомец и садится рядом с ним. Он выпивает, бормочет, бессмысленным взглядом смотрит на звезды. И через некоторое время начинает говорить.
Он говорит о тутовых деревьях, о сосновых рощицах, о великаньих ступеньках, которые никуда не ведут, о дубинках и освежителе из писсуара вроде леденца, об обгрызенном собакой лице, о грибах, о ночи в Нанкине.
Наш приятель слушает этот бессвязный бред и приходит в ужас. Потому что Он рассеял надменных помышлениями се´рдца их.[50] Неужели вселенский хаос бесконечен? Неужели этот голос из волн излагает историю двадцатого века? Тринадцатого века? Века, который отделяет от настоящего миллион лет?
Незнакомец — маленький, крохотный. В чем дело? Жесты? Взгляд? Посадка головы?
По какой-то причине наш приятель вспоминает крохотную женщину в Шанхае. Он думает о ней и вдруг понимает, что этот маленький человек и та маленькая женщина как-то связаны друг с другом. Почему? Как? Этого не объяснить, этого не постичь. Они чем-то связаны, вот и все.
Незнакомец пьет, говорит, смотрит на звезды. Перед рассветом он засыпает, голый, лишь обернувшись полотенцем. Кажется, во время рассказа он испытывал непреодолимое желание раздеться. Наш приятель тихо встает на ноги и уходит, но не с пустыми руками. Нет, он забирает огромную шинель незнакомца, потому что принял решение. Два решения.
Во-первых, он отвезет коллекцию рукописей в Америку и дорого продаст ее, чтобы спокойно прожить на вырученные деньги остаток дней.
Во-вторых, он вернет золотой крестик законному владельцу.
Цель у него одна. Он хочет уверить себя в том, что бредовая история, рассказанная незнакомцем на пляже, не закончится так, как начиналась. Он хочет доказать себе, что даже история столь дикая и кошмарная, как эта, может нести в себе хоть малую толику логики и здравого смысла. А больше всего он хочет удостовериться, что был же какой-то смысл в жутковатом и печальном параде событий и людей, который он называет своей жизнью.
Он начинает действовать. Он едет в Америку, и коллекцию конфискуют. Ее забирают, но те, кто забрал ее, те, кто хранит ее на складе в Нью-Йорке, не понимают, что это бессмысленно. Бессмысленно, потому что ключ, шифр к примечаниям, тайна дракона, ключи от королевства остались у него.
Неудача? Нет, полная катастрофа. Он болен и стар, и теперь ему не на что жить. Он приехал в Нью-Йорк, думая, что разбогатеет, наконец-то разбогатеет на склоне лет, но богатящихся Он отпустил ни с чем.[51]
Наш приятель свалился в приюте для бродяг-алкоголиков. Через три дня он уже ковыляет на север, чтобы вернуть золотой крестик законному владельцу. В Нью-Йорк он по случайному стечению обстоятельств возвращается в праздник святой, в честь которой была названа его мать, — в день святой Бригиты. Он возвращается в район, где вырос. Пошатываясь, входит в бар, что в свое время принадлежал его отцу и назывался в его честь, в честь другого Эдди, который, как и все бармены, был мирским исповедником. Сыграв в кости, он поднимается на борт грузового корабля и возвращается в Японию. В кармане у него книга с тайными кодами — все, что у него осталось.
Лето.
Летний вечер. Последнее лето, или что-то вроде того. Пьяный, одуревший от хрена, наш приятель лежит на спине на пустыре в Токио, в трущобах, на мокром песке, потому что прилег отдохнуть в гигантском писсуаре, рядом с бродячими алкоголиками. Люди в писсуаре умирают, они все умирают, и еще до исхода ночи их оберут до нитки. Что им остается, кроме как уснуть и провалиться в забытье? Он засыпает.
Спит, храпит и бредит, потому что, разумеется, не может пока забыть, время еще не пришло, он должен скатиться еще ниже. Пока он спит беспокойным сном в писсуаре, над ним роятся призраки, вокруг него витают целые сонмы душ. Все, кого он знал на Востоке за последние сорок лет, сейчас возвращаются к нему.
Во, сне он встречается с этими людьми, вновь погружается в атмосферу старой дружбы, вместе с ними беззлобно смеется над какими-то старыми историями, тоскует о безвозвратно ушедшем прошлом, на самом деле мечтая вымолить у них хоть что-то, ради чего он смог бы жить дальше.
Ведь вот он до чего дошел. Он больше не может найти оправдания своей жизни. Или он найдет оправдание, или ему конец.
Он составляет список и начинает сначала. В эту ночь и все другие летние ночи он лежит на мокром песке писсуара, продираясь сквозь список имен и лиц. Встречаясь с этими людьми, он мило улыбается. Он потакает их странностям, он старается снискать их расположение всеми возможными способами, он просит извинения и с энтузиазмом приветствует все, что бы они ни делали.
