Редьярд Киплинг - Ким
— Это те самые люди, — шепнул Хурри, в то время как ритуал продолжался, и оба белых следили за былинкой, двигавшейся от неба к аду и назад. — Все их книги в большой корзине с красноватой верхушкой — книги, доклады и карты, и я видел письмо какого-то раджи — вероятно, Хиласа или Бунара. Они тщательно хранят его. Они ничего не отослали ни из Хиласа, ни из Леха.
— Кто с ними?
— Только нищие кули. У них нет слуг. Они так осторожны, что сами готовят пищу.
— А что должен я делать?
— Ждать и смотреть. Только если что случится со мной, ты будешь знать, где искать бумаги.
— Им лучше быть в руках Махбуба Али, чем какого-то бенгальца, — с презрением сказал Ким.
— Пробраться к милой можно разными путями, а не только перескакивая через стены.
— Смотрите, вот ад, предназначенный для скупых и жадных людей. С одной стороны его находится желание, с другой — утомление. — Лама все более и более увлекался своим делом, а один из иностранцев набрасывал с него эскиз при свете быстро гаснущего дня.
— Довольно, — наконец сказал иностранец. — Я не понимаю его, но мне хочется иметь эту картину. Он, как художник, выше меня. Спроси его, не продаст ли он мне свою картину.
— Он говорит: «Нет, сэр», — ответил Хурри.
Конечно, лама точно так же не расстался бы со своей картиной ради случайного встречного, как архиепископ не заложил бы священных сосудов кафедрального собора. Тибет наполнен дешевыми изображениями «Колеса Мира». Но лама был художник и к тому же богатый настоятель монастыря на своей родине.
— Может быть, дня через три-четыре или дней через десять, если я увижу, что сахиб действительно ищущий и способный понять истину, я сам нарисую ему такую же картину. Но эта предназначена для посвящения новичка. Скажи ему это, «хаким».
— Он хочет иметь ее сейчас, за деньги.
Лама медленно покачал головой и стал складывать «Колесо». Русский, со своей стороны, видел только грязного старика, торгующегося из-за грязного клочка бумаги.
Он вынул пригоршню рупий и полушутливо потянул картину, которая разорвалась в руках ламы. Тихий шепот ужаса пробежал среди кули: некоторые из них были, по-своему, добрые буддисты. Оскорбленный лама поднялся, его рука легла на тяжелый железный футляр с письменными принадлежностями — орудие жрецов. Хурри подскакивал на месте от отчаяния.
— Видишь теперь, видишь, почему я желал иметь свидетелей! Они в высшей степени бесцеремонные люди. О, сэр! О, сэр! Не бейте Служителя Божия!
— Чела! Он осквернил Писание!
Было слишком поздно. Прежде чем Ким успел защитить его, русский ударил старика прямо в лицо. В следующее мгновение ударивший катился под гору вместе с Кимом, вцепившимся ему в горло.
Удар пробудил в крови мальчика всех неизвестных ему ирландских дьяволов, а внезапное падение врага довершило остальное. Лама упал на колени, оглушенный, кули со своей ношей вбежали на гору так быстро, как жители равнин бегают по плоской поверхности. Они были свидетелями неслыханного кощунства, и им следовало уйти прежде, чем боги и дьяволы гор отомстят за это преступление. Француз побежал к ламе, возясь с револьвером, как будто вместо своего товарища собирался взять старика в заложники. Град острых камней — горцы очень хорошие стрелки — отогнал его, а кули из Аочунга в паническом страхе схватил ламу. Все произошло так же быстро, как быстро в горах наступает тьма.
— Они унесли багаж и все ружья! — кричал француз, стреляя в темноте куда попало.
— Все обойдется, сэр! Все обойдется! Не стреляйте! Я иду на помощь, — и Хурри, скатившийся со склона горы, бросился на упивавшегося победою Кима, который колотил о камень головой лишившегося чувств врага.
— Беги назад к кули, — шепнул бенгалец. — У них багаж. Бумаги в корзине с красным верхом, но хорошенько пересмотри все. Возьми их бумаги и прежде всего «мураслу» (мурасла — письмо раджи). Ступай. Идет другой иностранец.
Ким бросился наверх, на гору. Над утесом, рядом с ним просвистела пуля, и он припал к земле, как куропатка.
— Если будете стрелять, — крикнул Хурри, — они спустятся и убьют нас! Мы в большой опасности!
«Клянусь Юпитером!.. — Ким хотя с трудом, но в эту минуту думал по-английски. — Положение чрезвычайно затруднительное, но, я думаю, это можно считать самообороной». — Он ощупал за пазухой подарок Махбуба и нерешительно, в первый раз в жизни — за исключением того времени, что учился стрельбе в Биканерской пустыне — взвел курок.
— Ведь говорил я вам, сэр! — Хурри, казалось, плакал. — Сойдите сюда и помогите воскресить его! Все мы попали в беду!
Выстрелы прекратились. Послышались чьи-то спотыкающиеся шаги, и Ким, ругаясь, быстро, как кошка или туземец, житель гор, поднялся во тьме наверх.
— Тебя ранили, чела? — крикнул сверху лама.
— Нет. А как ты? — Он нырнул в группу низкорослых елей.
— Невредим. Пойдем прочь. Пойдем с этими людьми до Шемлега-под снегами.
— Но не раньше, чем мы расправимся с сахибами. Ружья их у меня, все четыре. Пойдем вниз! — крикнул чей-то голос.
— Он ударил Служителя Божия, мы видели это! Наш скот будет бесплоден, женщины перестанут рожать! Снега обрушатся на нас, когда мы пойдем домой… Мало мы терпим и без того притеснений!
Маленькая группа елей заполнилась кричащими кули. В охватившем их паническом страхе они были способны на все. Кули из Аочунга нетерпеливо пощелкивал курком ружья и делал вид, что собирается спуститься с горы.
— Погоди немного, Служитель Божий. Они не могут уйти далеко, погоди, пока я вернусь.
— Пострадал больше всего вот кто, — сказал лама, прикладывая руку ко лбу.
— Вот именно поэтому мы должны отомстить, — последовал ответ кули.
Одно мгновение, ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы забить патрон, лама колебался. Потом он встал и дотронулся пальцем до плеча кули.
— Ты слышал? Я говорю, что не должно быть убийства, я — бывший настоятель в Суч-Дзене. Разве тебе хочется возродиться в виде крысы, или змеи, или червя в желудке самой низкой твари? Разве тебе хочется…
Человек из Аочунга упал на колени, потому что голос ламы гремел, как тибетский гонг, вызывающий дьяволов.
— Ай! Ай! — кричали уроженцы Спити. — Не проклинай нас! Это он от усердия, Служитель Божий!.. Опусти ружье, дурак!
— Гнев за гнев! Зло за зло! Убийства не будет. Пусть те, кто бьют священнослужителя, сами отвечают за свои поступки. «Колесо» справедливо и совершенно: оно не уклоняется ни на волос! Они родятся еще много раз — в мучениях. — Голова его опустилась и тяжело легла на плечо Кима.
— Я был близок к большому злу, чела, — шепнул он среди мертвой тишины сосен. — У меня было искушение… Я чуть было не дозволил выпустить пулю. И правда, в Тибете их ожидала бы тяжелая, медленная смерть… Он ударил меня по лицу… по телу… — Он опустился на землю, тяжело дыша, и Ким слышал, как неровно билось утомленное сердце.
