Слон императора - Северин Тим
Здесь мы расстались с остальными кораблями, вместе с которыми вышли из Аль-Убуллаха. Они остались на якорях, чтобы вести неспешную торговлю, Сулейман же не собирался нарушать обещание, данное Джафару. Он сделал лишь непродолжительную остановку. Мы запаслись водой и свежей провизией, после чего – в одиночку – устремились дальше на юг. Наше судно проплывало мимо цепочек островов, опушенных прибоем рифов, торчавших из воды скал, покрытых кустами, и мелких устьев рек, где берега закрывала сплошная стена деревьев, опиравшихся на подобные змеям корни, которые наполовину уходили в воду, а частично возвышались над нею. Сулейман называл их словом «гурм». За следующую неделю мы достигли предела тех земель, которые нашему корабельщику уже доводилось видеть, и тут, по чистой случайности, целеустремленность старого морехода получила вознаграждение.
Чтобы разузнать что-нибудь о рух и о грифоне, мы сделали короткую остановку у небольшой песчаной ленточки на побережье, над которой пряталось в вездесущих пальмах несколько дюжин хижин. Двое моряков Сулеймана довезли нас до берега в корабельной шлюпке. К тому времени утро очередного жаркого, душного солнечного дня уже вошло во все свои права. На берег мы высаживались лишь втроем – я, Сулейман и Зайнаб как переводчица. Мне было очень трудно заставить себя не смотреть на нее, когда мы находились так близко друг от дружки, но я все же заставил себя вглядываться в берег, где в нескольких шагах от воды стояла на песке пара лодчонок и сохли на воткнутых кольях рыбацкие сети. Обитатели селения вели себя скромно – они наблюдали за нашим приближением издали, а когда мы вылезли из лодки в мелкую воду у самого берега, даже отступили на несколько шагов. Зайнаб прокричала что-то – видимо, приветствуя их. И лишь после этого четыре человека – мужчины, босые и одетые лишь в набедренные повязки, – неуверенно вышли вперед. В разрезы, сделанные в мочках ушей, у них были вставлены маленькие серебряные пластинки или кусочки слоновой кости. Переводчица объяснила им, что мы пришли с миром: лишь затем, чтобы отыскать огромную летающую птицу – такую большую, что она способна унести в когтях слона. Ей пришлось повторить несколько раз, прежде чем местные обитатели поняли ее, я же пытался помочь ей, рисуя на песке силуэт грифона, в чем, правда, не слишком преуспел. Львиное якобы тело нарисованного мной зверя могло принадлежать любому четвероногому хвостатому зверю, а птичья голова скорее могла сойти за цыплячью, нежели за орлиную.
Собеседники внимательно изучили мой неумелый рисунок, посовещались меж собой, а потом дружно замотали головами.
– Спроси, не видели ли они чего-нибудь подобного. Или, может быть, они слышали о таком? – предложил я Зайнаб.
Она перевела мой вопрос. Последовало новое совещание – на сей раз более оживленное, – а потом один из мужчин быстро направился в деревню. Он исчез за частоколом и вскоре появился, держа что-то в руках. Когда он подошел ближе и я разглядел, что он несет, во мне сразу же зародилась надежда на успех путешествия. Это была половина очень большого крючковатого клюва – иссиня-черного, с грозным острием.
Взяв клюв, я покрутил его в руках, чтобы рассмотреть со всех сторон. Такого большого – добрых пять дюймов длиной, – тяжелого и твердого, как кусок черного стекла, клюва я еще никогда не видел. Я легко мог представить себе, как его острие вонзается в плоть, терзает и рвет ее, а под конец ломает на части кости.
Во мне вскипело возбуждение.
– Это может быть клюв птицы рух? – спросил я Сулеймана.
Моряк тоже разглядывал принесенный предмет и, вместо того чтобы ответить мне, необычным для себя напряженным голосом обратился к Зайнаб:
– Спроси, где он его взял.
– Один из рыбаков подобрал его на берегу примерно с неделю назад, – ответила она, обменявшись с жителем деревни несколькими фразами. – Это был необычный кусок чего-то, что он принял за тухлую рыбину. Но теперь он в этом не уверен. В общем, эта вещь, чем бы она ни была, мерзко воняла и наверняка была выброшена на берег ветром, дувшим с моря.
Я чувствовал, что Сулейман с трудом сдерживает нетерпение.
– Эта тухлая рыба… она еще у него? – спросил он, кивая на местного обитателя.
Переводчица получила ответ, что рыбу выбросили, потому что она совсем испортилась, но, возможно, она до сих пор валяется в деревенской помойке.
– А разыскать ее для меня они могут? – продолжал допытываться корабельщик.
Один из мужчин повернулся и что-то прокричал так и стоявшим поодаль зевакам. Из толпы вырвался отрок, который побежал куда-то мимо хижин и скрылся из виду.
Мы терпеливо ждали, пока мальчишка не вернулся, держа в обеих руках – подальше от себя – что-то непонятное и частично завернутое в большие листья. Предмет был размером с человеческую голову и, судя по наморщенному носу мальчишки, до сих пор отвратительно смердел.
Сулеймана это не смутило. Взяв принесенную вещь у гонца, он недрогнувшей рукой отбросил листья. То, что я увидел, походило на бесформенный кусок мягкого, грязного, испещренного какими-то полосками воска черновато-серого цвета. Явственно повеяло тухлятиной или коровьим навозом.
Моряк же, ничтоже сумняшеся, потыкал отвратительную массу пальцем, а потом осторожно перевернул ее, чтобы осмотреть со всех сторон.
– Скажи нашим друзьям, что это рыбье дерьмо, – сказал он невольнице. – И что я хочу купить и клюв, и то дерьмо, в котором он приплыл.
Четверо представителей деревни отступили и принялись совещаться. Наконец старейший из них вернулся к нам и через Зайнаб сообщил, что, если у нас есть рыболовные крючки, он уступит клюв за пять сотен крючков и десять лезвий для ножей. А рыбье дерьмо Сулейман получит за такой же вес медной проволоки.
Я все еще держал странный клюв в руках, но после этого ответа по распоряжению капитана вернул его обитателям деревни.
– За клюв и за дерьмо я дам четыре сотни крючков, и ни одного больше, – сказал мореход, вновь заворачивая дурно пахнувшую массу в листья и опуская ее на песок.
Мы торговались где-то с час, и в конце концов Сулейман получил клюв за четыреста пятьдесят рыболовных крючков и рыбье дерьмо за отрез вышитой ткани.
– Ты щедро заплатил за клюв, – сказал я ему, когда, по завершении сделки, мы возвращались в лодке на корабль. – Значит, ты поверил в птицу рух?
Моряк ткнул ногой в зловонную массу, которая, вновь завернутая в листья, покоилась на дне нашей шлюпки:
– Нет, я заплатил вот за это.
– И что же это такое?
– Флегма!
Я решил, что ослышался, и вопросительно посмотрел на собеседника.
Сулейман же весело хохотнул:
– Мокрота, слизь. Аль-хут выкашливает ее, хотя кое-кто утверждает, что она выходит у него сзади. Свежая мягкая флегма действительно пахнет гнусно – но вот полежав недельку на солнце, она затвердеет, сделается темно-желтой и будет пахнуть совсем по-другому. Аптекари в Басре отвалили бы мне целое состояние за то, чтобы использовать ее в лекарствах, но, – он усмехнулся, – я самолично отвезу ее в Багдад и преподнесу надиму Джафару. Он – один из богатейших людей халифата и достойно вознаградит меня. А потом он оставит часть себе, а часть продаст своим друзьям.
Он снова толкнул ногой омерзительно вонявшую массу:
– Такого большого куска я в жизни не видал! Две горсти не только окупят весь наш поход, но еще и изрядно останется.
Я никак не мог сообразить, для чего же утонченному вельможе может пригодиться вонючий кусок рыбьей флегмы, и потому спросил напрямик:
– И что же Джафар будет с ней делать?
– Он сам – ничего, а вот его парфюмеры раздробят кусок на мелкие крошки, растопят их и будут добавлять по капельке в благовонные масла – розовое, жасминовое… в общем, из любых цветов, какие ты только можешь себе представить. Несколько капель – и аромат станет крепче и будет держаться несколько дней.
Я в который раз вспомнил свой визит в сад Джафара, во дворец халифа и еще в добрую дюжину чьих-то покоев в Круглом городе. Везде воздух был буквально пропитан благовониями. Так что вряд ли можно было бы удивляться тому, что на китовую флегму здесь такой спрос.
