Слон императора - Северин Тим
– А зачем нужен шнурок? – поинтересовался я.
– Чтобы дощечка всегда находилась на одном и том же расстоянии от твоих глаз. Иначе измерения будут разниться, – пояснил моряк.
– И какую же звезду мне следует выбрать?
– Путешествуя в Зинд, лучше всего следить за звездой Аль-Джах. Вы, франки, называете ее Северной звездой. – Капитан указал за корму корабля. – Аль-Джах стоит на небе неподвижно. Чем дальше проляжет наш путь на юг, тем ниже она будет подниматься над горизонтом.
– Это по силам даже ребенку, – сказал я, протянув перед собой руку с дощечкой.
– Сейчас-то – да. Но когда мы достигнем страны Зиндж, то уже не будем видеть Аль-Джах. Она уйдет за горизонт. Тогда мне, чтобы узнать, где я нахожусь, нужно будет обратиться к своему знанию других звезд и их положения на небесном своде в разные сезоны.
Я вернул ему дощечку и, решив воспользоваться моментом, спросил:
– Как же ты узнал, что переводчиком у нас будет Зайнаб?
– Так именно я был тем мореходом, который привез ее из Зинджа, когда ее отправили халифу Харуну. С тех пор я стараюсь следить за ее судьбой.
– Во дворце халифа, наверное, есть и другие невольницы, не уступающие ей красотой, – предположил я.
– Но ни одна из них не может столь сладостно петь. – Голос старого моряка сделался мечтательным. – Я слышал ее пение лишь однажды, во время того плавания. Та песня была исполнена печали. Мне говорили, что Джафар выкупил эту девушку именно за песенное искусство.
– Как ты думаешь, она согласится спеть для нас? – спросил я.
– Возможно.
Зайнаб, сидевшая на своем излюбленном месте, на маленьком носовом возвышении между якорями, виделась нам издалека лишь смутным силуэтом. Повинуясь порыву, я подошел к ней и спросил, не хочет ли она спеть. Красавица ничего не сказала, и тогда я вернулся к морякам, собравшимся около плиты, которую повар топил древесным углем, и переговаривавшимся между собой, и попросил их помолчать. Довольно долго мы не слышали ничего, кроме скрипа снастей и шелеста волн вдоль бортов корабля, стремившегося к югу. А потом Зайнаб запела. Она спела дюжину песен, среди которых были и печальные, и исполненные пылкого вожделения, и рассказывавшие о тихой радости, а мы слушали ее как завороженные. По спине моей, как только я услышал пение, пробежали мурашки. Это Зайнаб пела в темноте среди деревьев, когда я посетил Джафара в его чудесном саду.
Когда ее голос окончательно затих, никто не проронил ни слова. Все углубились в какие-то свои мысли. Над нашими головами висело бесконечно далекое небо – бархатная тьма, испещренная мириадами ярких точек-звезд. Наш корабль словно висел под ними в бескрайнем темном пространстве и не принадлежал больше к реальному миру. И в этот краткий миг полного покоя вдруг ворвались тревожные, зловещие звуки – тяжкие вздохи, ворчание и плеск. Они со всех сторон доносились из окружавшей судно тьмы.
– Морские свиньи! – закричал Вало. – Они пришли послушать!
Я тут же вспомнил картинку из бестиария, где был изображен целый косяк крупных рыб, собравшихся вокруг корабля, на палубе которого человек играл на лютне. Запись поясняла, что звуки музыки приманивают многих морских животных.
– Это не свиньи, – проворчал стоявший рядом со мною Сулейман.
Тон его был столь неодобрительным, что я счел необходимым защитить своего товарища, хотя тот и не мог понять, что говорил мореход.
– Вало видел на картинке рыб со свиными рылами. Они копаются в песке на морском дне, – пояснил я.
– Тот, кто нарисовал такую картину, был совершенным невеждой, – исполненным яда голосом ответил Сулейман. – Эти животные – дети аль-хута, самого большого зверя из всех, какие водятся в море.
Я решил, что он имел в виду кита, и перевел Вало слова старика.
Но тот настаивал на своем:
– Они пришли послушать песни Зайнаб.
Я решил, что разумнее будет не переводить его ответ моряку, и вместо этого спросил его:
– Раз ты не веришь в морских свиней, то не считаешь ли ты, что мы впустую потратим время, разыскивая птицу рух?
Корабельщик надолго задумался.
– Даже и не знаю, что сказать, – проговорил он наконец. – Сколько я плаваю по морям, столько слышу разговоры моряков о рух. Этих историй существует столько же, сколько об аль-хуте, который якобы может вырасти таким большим, что на спине у него появится земля, вырастут деревья и его будут принимать за остров.
– Но ты сам не веришь в такие басни? – уточнил я, и Сулейман доверительным жестом положил ладонь мне на руку:
– Когда я вижу остров, о котором ничего не знал прежде, особенно если он маленький, низко поднимается над водой и на нем растет лишь несколько деревьев, то приближаюсь к нему очень осторожно.
– Значит, ты не так уж сильно отличаешься от меня и Вало, – сказал я. – Вало твердо настроен увидеть своими глазами всех животных, которые есть на тех картинках, что я ему показывал. А я ищу их, потому что допускаю, что они могут существовать. Ты же не решаешься утверждать, что все это – лишь выдумки.
Корабельщик мелко рассмеялся:
– По-настоящему реально лишь обещание, которое я дал надиму Джафару: что в поисках рух я проведу свой корабль дальше, чем это делал любой мореход до меня.
* * *Как и предсказал Сулейман, к тому времени, когда мы добрались до берега Зинджа, где нашему судну предстояло торговать, Аль-Джах перестала показываться над ночным горизонтом. Все те двадцать дней, которые заняла наша дорога, я изо всех сил старался не показывать свое все усиливавшееся чувство к Зайнаб и был уверен, что мне это удавалось. Это требовало мучительной самодисциплины, поскольку я горел желанием познакомиться с ней поближе, рассказать ей о своих чувствах и спросить, не испытывает ли она какой-то симпатии ко мне. Ни дня не проходило без того, чтобы я не мечтал побыть в ее компании. Но, увы, это было невозможно и опасно, ибо я понимал, что тем самым поставлю ее в трудное положение. Она была единственной женщиной на корабле и, относясь ко всем одинаково, никого не выделяя и не подпуская к себе, получала в ответ общее уважение. Поэтому я вынудил себя как можно меньше разговаривать с Зайнаб и всегда делать это в обществе Вало, за совместным изучением страниц бестиария. Когда переводчица находилась на палубе, я прилагал все усилия, чтобы вести себя спокойно и даже равнодушно, и ни разу не сказал ни слова о том, какое впечатление она производит на меня. Никто даже не догадывался о том, насколько трудно мне было сдерживать свои чувства, когда я видел эту женщину, или о том, что мои мысли больше всего занимает ее походка, поза, в которой она сидит, и ее мягкая чарующая улыбка.
Берег Зинджа вырвал меня из надвигающейся опасности полного погружения в любовный транс. Диковинная, одетая пышной зеленью страна начиналась с кружев прибоя у песчаного берега и охватывала густые заросли пальм, которые постепенно переходили в буйную зелень джунглей. За много миль от берега угадывались горы, где ежедневно под вечер собирались живописные и устрашающие громады грозовых облаков – собирались лишь для того, чтобы рассыпаться в клочья и уплыть. Населяли же этот берег люди, которых не могло бы придумать даже самое бойкое воображение. Высокие, хорошо сложенные, широкоплечие и высокогрудые, с выпяченными пухлыми губами, они выбривали свои курчавые волосы на передней части головы, оставляя сзади длинные пряди, которые обильно смазывали маслом. Из одежды они использовали лишь длинные широкие ленты крашеной ткани, свисавшие от пояса наподобие юбок, а кожа у них была густо-черной, с легким коричневым оттенком. Женщины этого народа ходили в том же одеянии, оставляя грудь открытой, и носили детей за спиной в чем-то вроде мешков из тех же лент, что и «юбки». Они украшали себя широкими ошейниками из медной проволоки, носили анклеты[3] из ярко-красных бобов на щиколотках, а также ожерелья и браслеты. Жили они привольно: растили овощи в огородиках близ своих жилищ, крытых толстым слоем соломы, пасли коз и немногочисленных коров, не похожих на наших, и, конечно, рыбачили. Как только мы бросили якорь, они примчались с берега на маленьких лодчонках, чтобы торговать прямо возле нашего борта, а лучше упросить нас перебраться на берег. Их интересовали эмалированные изделия, филигранные и узорчатые ювелирные украшения – в основном из меди, оружие, зеркала, специи, шелк и вышитые ткани, а также самые обыденные тюки с финиками. Взамен они предлагали товары, которые долгие месяцы собирали, так или иначе приобретая их у племен, обитавших в глубине материка: мешочки золотого песка, разноцветные камешки и обломки камней с прожилками, которые позднее будут разрезаны, отполированы и превратятся в дорогие самоцветы, высоко ценимые в Багдаде пятнистые шкуры пардов и – что ценилось превыше всего прочего – огромное количество слоновых бивней.
