М. Любовцова - Пирамида Хуфу
— Эсхил?!
— Да, я тот самый, которого ты когда-то видел в Туре.
Волнуясь, он рассказал о побеге рабов, душой которого был Инар. Напомнил о платье, которое принес Руабен в корзине с продуктами.
— Инар погиб при непонятных обстоятельствах, — и Руабен рассказал все, что знал.
— Только теперь я понял, что произошло. Желая отвлечь погоню от беглецов, он направил стражу за собой; спасая друзей, погиб сам.
— Он мог не делать этого и остался бы жив.
— Да, — согласился Эсхил, — помогая нам, сам он не мог убежать, не хотел причинить близким горьких испытаний. Благородный юноша отдал свое горячее сердце людям и жизнью расплатился за нашу свободу.
Взволнованный Эсхил сидел, прислонившись к стволу молодой пальмы. Он погрузился в воспоминания о той памятной ночи. В настороженной тишине тускло поблескивала река, и барка неслась по ней, точно птица. Как одержимые, взмахивали веслами гребцы, лихорадочно стремясь уйти от страшного места. А он, поглощенный борьбой за каждый локоть пройденного пути, не знал, что Инар заканчивал последние локти пути в своей жизни. Как, должно быть, горько и страшно остаться одному. Но он преодолел страх и увлек погоню за собой.
Гость очнулся от своего раздумья.
— Боги были тогда милостивы к нам. За ночь уплыли далеко. Утром направились по глухому рукаву. У сторожевого судна подозрений не закралось, мы опередили все приказы по реке. Море было тихое, и мы скоро доплыли до острова, где нас радостно встретили. Ливийцам некуда было ехать, все женились, стали свободными. Им помогли.
Беседу прервала Тети, обеспокоенная их долгим отсутствием.
— Так это сестра Инара? — спросил Эсхил, когда она ушла.
— Да, сестра Инара.
Мужчины перешли из садика во двор, где Тети разложила на циновке угощения, смутно чувствуя, что гость необычайный. Через двор на улицу прошел высокий плечистый юноша, очень похожий на Руабена. На нем была модная юбка-передник.
— Мой старший сын Пепи, работает, как и я, скульптором. Пошел к невесте.
— А как в мастерской?
— Господина нашего Хемиуна проводили мы с искренней печалью. Великий был человек, хоть и жестокий. Но рабочую свою армию любил, знал ей цену. Мастерская при ней процветала, награждал искусных мастеров. Оставил после себя сооружение, которое будет жить тысячи лет. Любил видеть лица. Теперь нашим господином стал его сын, только он не похож на своего знаменитого отца. Тот пробуждал любовь к делу. Сын его с презрением относится к нам. Говорим с ним, лежа на животе. У каждого семья, приходится выполнять его капризы. Не успели отдохнуть после Ахет Хуфу, как снова начали строить усыпальницу Джедефре, да будет он жив, здоров и благополучен. Тягостно народу.
— Меняются ваши цари, а жизнь остается невыносимо тяжелой, — заговорил после долгого молчания гость. — Но ваш народ терпелив и вынослив, много вынесет еще на плечах, прежде чем возьмется за облегчение своей участи.
— Возможно ли такое?
— Возможно, Руабен, только бунт народа страшен, — и он переменил разговор. — За долгие годы я хорошо узнал жизнь вашего народа. Ни в одной стране жизнь живых не приносится в жертву мертвым, как у вас. Словно вы родитесь для того, чтобы устраивать дела мертвых. — Но наш народ любит жизнь. Как он от души веселится во всенародные праздники, сколько смеха, танцев, выдумки даже у тех, кому завтра нечего есть, — возразил Руабен. — Я думаю, что почитание мертвых, обеспечение их для будущей жизни идет от жизнелюбия и желания продолжить ее после смерти.
— Пожалуй, ты прав, — согласился гость. — Много видел стран, но вашу ни с какой не сравнишь. В строительстве, ваянии, в искусстве обработки камня нет у вас соперников. Особо поражают меня колонны, достойные подражания. Великие вы учителя во многих делах. Вы — удивительный народ, который владеет истинно божеским даром — изображать мысли значками. У Кемет многому можно поучиться.
— Оставайся, поучись, — рассмеялся Руабен.
— Пусть другие приедут и поучаться. Набродился по свету, пора отдыхать.
Эсхил передал подарки своей семьи Руабену. Моряки отнесли их ему в дом и вернулись, нагруженные ответными. Но самым дорогим для уезжающих была небольшая алебастровая фигурка юноши. Прекрасно выполненная голова удивительно передавала сходство с тем, давно ушедшим в иной мир юношей, который оставил после себя светлую, полную печали, память.
Через несколько дней чужеземный купеческий корабль, наполнив трюмы грузами, покинул гавань Менфе. Могучее течение Хапи понесло его к Великой Зелени.
Руабен и Тети стояли на берегу, смотрели, как быстро уменьшался парус за горбом реки и за ее серебряной блистающей гладью навсегда исчезал легкий стройный силуэт барки.
А там, на палубе, легко и сильно взмахивали веслами свободные гребцы. Ветер с моря плыл им навстречу. На палубе стоял немолодой иноземец, смотрел на удаляющийся город. Вот он уже не виден в голубой дымке. И только над ним еще долго стоит в воздухе золоченая вершина Великой пирамиды.
И сейчас же мысли его вернулись на родной остров. Через несколько дней, если бог моря Посейдон будет милостив, они прибудут к знакомой бухте. На берегу он увидит женскую фигуру. Елена ждет его много дней, тревожно всматриваясь в морскую даль. Он дал ей слово, что это плавание последнее.
НОВЫЙ ЗОДЧИЙ НОВОЙ ПИРАМИДЫ
Недолгие семь лет величественным изваянием восседал на троне Хуфу его наследник Джедефра. Но однажды утром слуга обнаружил на царской постели только его внешнюю оболочку. Душа фараона, его Ка, блуждала, не видимая близким. В ужасе слуга убежал. Царица, обеспокоенная долгим сном мужа, еще не веря, что он мертв, приподняла олову и почувствовала как вдавились внутрь части черепа, явно расколотого. Объятая догадкой, она долго стояла, окаменев.
Жрецы храма Ра забрали его для бальзамирования, не допустив врачей. Царица хотела было сказать верховному жрецу, но в его немигающих глазах была плохо скрытая угроза. Он почему-то произнес:
— В царском доме за долгие столетия бывали всякие тайны. Раскрытие их небезопасно, — глаза его сузились. Он склонился в поклоне перед бывшей теперь царицей и медленными шагами удалился.
Похолодевшая в этот момент, она с особой ясностью поняла, что должна молчать, жаловаться было некому и меньше всего брату мужа Хауфра. А может быть, он?.. В том было страшно сознаться даже себе.
С бесстрастным лицом, как полагалось живому богу, торжественно восходил на трон новый царь Хауфра, после неожиданного ухода брата в страну богов. Его сухое жесткое лицо не знало улыбки. Усыпальница отца снилась ему, как вершина мечтаний, как предел немеркнущей славы. Ничего не было такого, что могло бы с ней сравниться. Прошли месяцы. Но еще не будучи царем, он уже бросал испытующие взгляды на зодчих. Выждав приличествующий срок, Хауфра призвал жрецов на совет и объявил о решении строить себе усыпальницу. Бритые головы жрецов с готовностью закивали и низко склонились над львиными и леопардовыми шкурами. Решение царя было одобрено. Через два дня на зов царя явился молодой зодчий — брат Мериб. Его жгучие черные глаза, полные тайного ожидания, устремились на брата-царя. Внимательный взгляд повелителя заметил скрытую энергию, будто весь он был полон внутреннего кипения.
