Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой
Продукцию нескольких месяцев — триста радиоаппаратов — забраковали и вернули из Берлина. Из гестапо нагрянула специальная комиссия. Улики были налицо, и никто из подпольщиков не ждал от нацистов милосердия. Собравшись ночью на совет, пленники решили дорого продать свои жизни.
Утром, когда их, как обычно, пригнали на работу в цех подземного завода, они по цепочке передали решение своего центра, И в обед, по сигналу руководителя Федора Сгибы, триста русских солдат неожиданно набросились на своих угнетателей, связали мастеров, охранников, надсмотрщиков, облили их и оборудование бензином и подожгли.
Пожар охватил несколько цехов. Он бушевал три дня. В его огне сгорели также и триста героев, решивших лучше умереть, чем попасть в лапы гестаповцев.
На тушение пожара гитлеровцы бросили пожарные команды близлежащих городов и воинские части. Им удалось вытащить из огня нескольких русских пленников, в том числе Сгибу, Ломакина и Коваленко. Сгибу, после страшных пыток, повесили, а Ломакина и Коваленко привезли в Бухенвальд.
Глубокой ночью в барак пробрался Сергей Котов. Он долго беседовал с Ломакиным и Коваленко.
— Нам все равно крышка, — Юрий обратился к Котову, — дайте два ножа! Пусть все видят, как умирают русские.
Котов что-то сказал Мищенко, и тот ушел. Скоро Алексей вернулся и вытащил из-под полы два самодельных кинжала.
У Ломакина засветилось лицо. Он провел пальцами по лезвию:
— То, что надо!
Бурзенко сидел рядом и, не отрываясь, следил за Ломакиным. «Если придется умирать, — думал он, — я тоже буду вот так, как Юрий!»
— А как вы тут живете? — спросил Ломакин Котова. — Я первый раз в главном лагере.
Котов рассказал о подвиге Григория Екимова, о его мужестве и стойкости.
— Постой, постой, — Юрий остановил его. — Ты говоришь о Екимове? А разве он жив?
— Был жив.
— Его звали Григорием?
— Да. Ты его знал?
— Нет. Но слышал о нем.
— Это был настоящий герой!
— Еще бы! — воскликнул Ломакин. — Он вел себя, как подобает Герою Советского Союза.
— Да, за такие дела следует награждать званием Героя.
— Почему следует? — Юрий удивленно поднял опаленные брови. — Он и был Героем Советского Союза.
Узники поразились. Это было для них открытием. Андрей подался вперед. Неужели Григорий был Героем? Он об этом никогда не говорил.
Ломакин рассказал все, что знал о Екимове. Летом 1944 года, незадолго до пленения, он читал Указ Верховного Совета о присвоении старшему сержанту Григорию Екимову звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда.
— В нашей фронтовой газете «В бой за Родину» о нем много писали, — добавил молчавший до сих пор Володя. — Даже стихи.
— Ты прочти их, — сказал Юрий. — Эти стихи Володя, часто читал в нашем лагере.
Коваленко встал. Юношеское лицо его стало еще суровее:
Опять кругом метались копны дыма,Под пулеметом высохла трава.А враг все бил… И в этот час ЕкимовПрипомнил материнские слова.Мать, провожая в бой, смахнула слезы:«Иди, родной, будь смел в бою святом!»Он ей поклялся — вынести все грозыИ отстоять в боях родимый дом.
Узники плотнее обступили Ломакина и Коваленко. Андрей жадно ловил каждое слово.
Разрыв, тяжелый визг и, значит, мимо…Он поднял голову: залег поодаль взвод.Тогда, взмахнув рукой, встает парторг ЕкимовИ к вражеской траншее в рост идет.
Коваленко умолк, улыбнулся и сел на свое место. В бараке стало тихо. Было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.
— А вы разве не знали? — спросил Юрий.
Котов отрицательно покачал головой:
— Думаю, что и сам Григорий об этом не знал. Ты когда читал Указ?
Юрий подумал и твердо ответил:
— В июле сорок четвертого года. Правда, Володя? Коваленко подтвердил:
— Да, в июле. Сообщалось, что присвоено посмертно.
— Он был тяжело ранен, — задумчиво произнес Котов, — и попал в плен весною сорок четвертого. Выходит, он не мог знать про Указ…
Утром в барак пришли два офицера СС. Они увели Юрия Ломакина и Володю Коваленко. Узники долго смотрели им вслед. «Если будут вешать, то поведут в карцер и продержат до вечера», — подумал Андрей.
Но их повели мимо дверей карцера. Неужели опять в гестапо, на допрос?
Нет, Юрия и Володю вывели из лагеря, провели мимо угловой вышки. Оттуда дорога шла к «Хитрому домику».
— Вот вы куда, сволочи, ведете! — умышленно громко крикнул Юрий.
Эсэсовец, шедший впереди, остановился и широко замахнулся кулаком.
— Швайне! Лос!
На глазах у многих заключенных, работавших поблизости, Юрий Ломакин подскочил к офицеру:
— Я тебя… гад! — и, выхватив нож, в одно мгновенье располосовал ему горло.
Владимир кинулся на второго. Но тот успел выхватить пистолет и выстрелил. Но Коваленко все же успел вцепиться в палача. Тот еще раз выстрелил, и Володя упал. Но тут подлетел Юрий, Он бросился, как тигр, на фашиста. Палач выстрелил в упор и вместе с Ломакиным свалился на землю.
Со всех сторон к месту сбегались охранники. С пистолетом в руках примчался лагерфюрер Шуберт.
Перед ним лежали два русских героя и два фашистских офицера. У одного перерезано горло, а второй, окровавленный, вопит о помощи.
— Машину! Врача! — закричал истерически Шуберт. Гонцы побежали в больницу и в гараж. В больнице врачи никак «не могли» собрать нужный инструмент и медикаменты. А у работавших в гараже заключенных мотор «не заводился».
Когда, наконец, подоспели медики, один офицер скончался, а второй истекал кровью…
Глава тридцать седьмая
Четвертого апреля, после утренней поверки, узников оставили в лагере. Ни одну команду не выпустили за колючую проволоку. Все работы прекратились. На территорию лагеря вошли эсэсовские патрули. В Бухенвальде объявлено военное положение.
Днем полковник Пистер собрал всех заключенных немцев и выступил перед ними с речью.
— Я располагаю сведениями, — сказал он, — что иностранцы, особенно русские, имеют оружие и собираются: во-первых, перебить всех немцев в лагере и, во-вторых, поднять восстание. Со своей стороны, я гарантирую вам жизнь, если вы, немцы, поможете мне, немцу, сохранить здесь порядок и дисциплину до последнего дня.
А вечером Пистер, вопреки обещанию «сохранять порядок», объявил приказ:
— Всем евреям немедленно со своими вещами явиться к главным воротам для эвакуации!
Лагерь пришел в движение: приказ означал начало массового уничтожения. Каждый заключенный понимал, что эвакуация — это смерть. У гитлеровцев почти не оставалось подвластной им территории. Германия задыхалась между двумя фронтами. Ее армии целыми воинскими подразделениями сдавались в плен. Куда же могли гитлеровцы эвакуировать шестьдесят тысяч человек? Только на тот свет. Они и торопились это сделать.
