Молодой Александр - Алекс Роусон
Александр из Янницы, Археологический музей Пеллы. DEA/ D.DAGLI ORTI / Getty Images
Первоначально Лисипп был медником, а затем занялся отливкой бронзы. Он сочетал техническое мастерство с художественным чутьем и новаторски подходил к созданию скульптурных портретов, уделяя больше внимания волосам модели и точной передаче пропорций. Уменьшив размер головы и сделав тело изящнее, он создавал впечатление, что статуи более высокие и выразительные, чем у его предшественников. Жилистые фигуры атлетов представали в динамичных позах, автор умел передать эффект движения, а в общем облике его произведений чувствовалась театральность, которая привлекала зрителей к его работам, их хотелось рассмотреть со всех сторон. Лисипп обычно говорил, что «в то время как его предшественники создавали людей такими, какие они были на самом деле, он создавал их такими, какими они должны выглядеть»[977]. Под этим он имел в виду, что его статуи сохраняли нечто от индивидуальности, а не служили некими идеализированными подобиями. Эта идея пришлась по душе Александру и обеспечила скульптору его покровительство. Несмотря на женственные черты внешности – гладко выбритое лицо, ускользающий взгляд, – Лисипп сумел передать львиную и мужественную натуру молодого царя. В то время как обращенные вверх глаза предполагали как благочестие, так и потос – страсть, желание, – юношеский облик напоминал о победоносных атлетах и знаменитых героях, Лисипп смог найти внешнюю форму для выражения внутреннего совершенства Александра. Именно этот баланс молодости и силы оказался выигрышной комбинацией. «Кажется, бронзовая статуя вот-вот заговорит, а взор ее обращен к Зевсу», – такую надпись оставили в древности на одной из статуй Александра работы Лисиппа. Это был образ царя, который заявлял: «Землю я положил к своим ногам, тебе, Зевс, оставляю Олимп!»[978]
Рождался новый тип портретного изображения правителей, но в какой степени Александр и Лисипп находились под влиянием моды, существовавшей при македонском дворе, неизвестно. Миниатюрные головы из слоновой кости, извлеченные из Гробницы II, имеют много общего с более поздними портретами Александра. Разворот шеи, суровый взгляд, чисто выбритое лицо – все указывает на устоявшуюся традицию. Отправной точкой могла быть школа царских пажей. Мальчики с головами, полными стихов Гомера, подражали существующим портретам своих любимых богов и героев – Аполлона, Диониса, Геракла и Ахилла, а также победоносных атлетов, которых всегда изображали безбородыми[979]. Александр не изменил этому стилю, когда стал царем; хотя он отрастил бакенбарды, его никогда не изображали с настоящей бородой, как можно было бы ожидать от портрета зрелого мужа и царя. Его облик уже был известен и широко распространен, поэтому не было причин его менять; хотя, может быть, у него просто не вырастала достаточно впечатляющая борода. Как бы то ни было, различия между портретами отца и сына помогли Александру сформировать свой индивидуальный образ. Время зрелости прошло, наступил черед юности.
За Лисиппом последовали и другие художники, оказавшиеся в элитном кругу придворных фаворитов Александра. Среди них были резчик драгоценных камней Пирготель и знаменитый живописец Апеллес, ему царь отдал свою любовницу Панкасту, в которую старик влюбился, пока писал ее портрет[980]. В римских источниках цитируется указ, свидетельствующий, что право на изображение Александра даровалось лишь немногим избранным, – вероятно, это выдумка, возникшая из-за особых вкусов и предпочтений царя при отборе образов, предназначенных для публики, и это показывает, как важна для царя была самопрезентация, которую Александр стремился тщательно контролировать[981]. Он был мастером пропаганды, человеком, который, как говорили, любил свое доброе имя больше, чем собственную жизнь или царство[982]. За время его правления царский образ и имя стали едва ли не отдельными сущностями, помогая создать мифическую репутацию, которая шла впереди Александра как боевой штандарт. Со временем он стал называть своих людей «Александрами», словно они были продолжением его самого; сражаясь бок о бок с одним таким «Александром», царь заметил: «Тебе придется проявить храбрость, чтобы оправдать свое имя»[983]. Юноша, воспламененный словами царя, бросился в бой лишь для того, чтобы быть убитым. Но нигде образ Александра не выглядит более притягательным и противоречивым, чем в контексте претензий царя на то, что он не только был любимцем богов, но на самом деле являлся сыном бога.
Согласно александрийскому ученому Эратосфену, писавшему в III веке до н. э., накануне похода в Персию Олимпиада поведала Александру секрет его зачатия и просила быть достойным своего божественного происхождения[984]. Возможно, это были одни из последних слов, которыми обменялись мать и сын при личном общении[985]. Богом, которого называли отцом Александра, был греко-египетский Аммон, греки отождествляли его с Зевсом[986]. Его культ уже распространился на север Эгейского моря, бог этот изображался в плаще из шкуры и с рогами барана. В Афитисе, на мысе Паллен полуострова Халкидики, стояло его известное святилище[987]. Оно было заново открыто в конце 1960-х годов в красивом прибрежном городке Калифея. Последующие раскопки позволили датировать святилище и определить этапы его развития. Новый храм в дорическом стиле сменил старый во второй половине IV века до н. э., к его восточной стороне добавили большой коридор под открытым небом, характерный для египетской архитектуры, разместили там шесть больших статуй, постаменты которых сохранились до наших дней. Его можно посетить и сегодня, место святилища зажато между отелями, где группы отдыхающих загорают на фоне соблазнительной бирюзы Эгейского моря, – это был кусочек Африки на севере Греции[988]. Рядом с этим святилищем во время осады Потидеи в 356 году до н. э. Филипп узнал о рождении Александра. Но Аммон также имел связь с родиной Олимпиады. Геродот в своих «Историях» рассказал о двух черных голубках, прилетевших некогда на север из Верхнего Египта. Одна поселилась на священном дубе в Додоне и заговорила человеческим голосом, другая нашла новое обиталище в оазисе Сива, в Ливийской пустыне, где находился знаменитый оракул Аммона[989]. Согласно Арриану, именно это святилище в Сиве в 331 году до н. э. посетил Александр во время путешествия по Египту; к тому времени он уже отчасти уверовал в свое происхождения от этого бога и, следуя по стопам своих предков, Геракла и Персея, надеялся подтвердить слухи о своем божественном отце[990]. Он не разочаровался. На ступенях храма, окруженного вечнозелеными пальмами и зеркальными водоемами, жрец приветствовал его как «сына Зевса»[991]. Затем, уже внутри потаенного святилища храма Александр задал вопрос жрецу, говорившему от имени бога. Хотя античные авторы не раз размышляли, о чем спрашивал царь, сам Александр, вероятно, ни с кем не поделился содержанием той беседы. Арриан говорит, что царь просто услышал то, чего желало его сердце[992].
Вокруг мистического происхождения Александра возникло множество легенд, некоторые из них могли распространяться еще при его жизни. Первая рассказывала, что в ночь перед свадьбой в чрево Олимпиады ударила молния, отчего вспыхнуло огромное пламя, разлетевшееся далеко и широко, прежде чем погаснуть. Позже появилось предание, что Филиппу приснилось, как он запечатывал утробу Олимпиады, словно амфору, и в знаке на печати хоть и не очень отчетливо, но все же узнавалась фигура льва. Провидец Аристандр пояснил этот сон так: Олимпиада беременна, и ее сын будет смелым и похожим на льва. Наконец, самая живучая легенда гласила, что якобы Филипп тайно наблюдал за своей женой, спящей рядом с гигантским змеем, в образе которого к ней являлся бог. Обеспокоенный этой сценой, царь послал друга в Дельфы, чтобы посоветоваться с пифией. Аполлон повелел ему принести жертву Аммону и почитать его превыше всех других божеств, а глазу, которым он кощунственно подсмотрел за тайным союзом, суждено быть выбитым стрелой. Александр, по-видимому, не подтвердил
