Михаил Попов - Темные воды Тибра
Митридат догадывался, что они обо всем догадываются. Он приказал своим воинам, которых привез в достаточном количестве, оцепить все храмовые хранилища, все, какие только будут отысканы на острове.
Кроме того, Самокл проследил, чтобы никто из участников пира не покинул дворца и не отправил никакого послания, и вот теперь поутру, Митридат, погрузившись в воды дворцового бассейна, пожелал опять увидеть хозяев острова.
Он надеялся, что они одумаются.
Поверхность подогретой воды была усыпана лепестками жасмина и еще каких-то цветов. Мощное дыхание из ноздрей почти полностью погрузившегося Митридата разгоняло их в стороны, и царь вполне мог бы представить себя Посейдоном, повелевающим целыми флотилиями человеческих кораблей.
– Кто? – спросил Митридат у Самокла.
Тот с поклоном сообщил, что царя желает видеть Птолемей Александр.
Митридат, разумеется, не был удивлен тем фактом, что молодой человек на острове, царь и прибыл сюда по его следам. Но вот то, что он не побоялся выбраться из укрытия и сам решил предстать перед своим благодетелем, было необычно. Митридат любил диковины, с годами он привык, что люди поступают в основном обыкновенно. Трусы трусят, лжецы лгут, герои гибнут, алчные стяжают.
Голос юноши дрожал, и сам он содрогался от волнения. Он понимал, что рассердил царя, и понимал, чем кончаются такие игры с Митридатом.
– Воля моей бабушки была причиной того, что я проявил неблагодарность по отношению к тебе, господин мой и отец, – сказал он, встав на колени на краю бассейна.
– Не называй меня больше отцом. Теперь я для тебя только господин.
– Да, господин мой.
– И не тверди мне про волю Клеопатры. Помимо этого ты имел в виду две тысячи талантов, которые прибыли сюда на тех кораблях. Ведь так?
– Да, мой господин.
– Зачем ты пришел сюда? Ты мог убежать.
– Вряд ли бы я нашел убежище от твоего гнева, господин. Кроме того, я не мог подвести жрецов Зевса, которые столько лет свято хранили тайну этих богатств. Вот, я должен тебе отдать это. – Юноша достал небольшую каменную гемму на кожаном ремешке. – Это печать Клеопатры.
– Зачем она мне?
– Предъявив ее жрецам, ты станешь обладателем золота по праву, а не возьмешь его силой. Греки оценят это.
– Ты знаешь, мальчик, с некоторых пор мне уже все равно, что скажут обо мне греки.
Птолемей Александр встал с колен. Он не знал, как ему поступить. Самокл подошел к нему и взял из рук его растерянно висевшую печать.
– Мне приказать, чтобы его удушили? – спросил Самокл, когда юноша удалился.
– Отправь к хранилищу сто человек. Надежных. Печать держи у себя.
– А что делать с Птолемеем Александром?
– Мне скучно думать о нем, но если у нас нет других дел…
Начальник стражи тяжело вздохнул.
– Так ли тяжелы известия, как твой вздох?
Самокл сделал знак рукой, и к бассейну из-за портьеры выбежал оборванный, но в прежней жизни явно веьсма знатный человек. Только очень худой.
– Я Агафокл, – прохрипел он.
– Ты из Афин?
– Да.
Глава одиннадцатая
Пан
86 г. до Р. Х.
669 г. от основания Рима
Луций Корнелий Сулла не захотел ночевать в захваченном городе. Распоряжаться тотальным грабежом и массовыми изнасилованиями остался Мурена. В его же обязанности входила охрана сокровищ, столь любезно собранных Аристионом в Парфеноне.
Лукулл был отправлен в погоню за отступающим Архелаем. Бегство противника с поля боя – это далеко не конец сражения. Именно в тот момент, когда отброшенный враг отступает, ему можно и нужно нанести наибольший, если не окончательный ущерб. Паника может стихнуть, толковый полководец сумеет перегруппировать силы, и если у него к тому же остались свежие резервы, он может явиться назавтра еще более опасным, чем был сегодня. История войн дает множество примеров изменчивости военной судьбы. Проконсул хорошо знал историю войн и не собирался испытывать судьбу.
Легионы утомлены сражением и истекают кровью, но воздух победы, которого они вдохнули вдоволь, увидев бегущего в ужасе врага, казавшегося еще совсем недавно неодолимым, даст им силы и уврачует не смертельные раны.
Лукулл сам вызвался возглавить преследователей. Молодой аристократ был, кажется, недоволен собой и своим поведением во время сражения. Нет, он не выказал ни слабости, ни трусости, но, судя по всему, на какой-то момент утратил веру в победу и не мог себе этого простить. Он уже был готов умереть с честью, но всего лишь умереть, в чем и заключается высшая доблесть солдата. Но высшая доблесть военачальника заключается в том, чтобы в любой ситуации искать пути к победе. Дать себя убить посреди сражения – это должностное преступление для командира.
Лукулл это понимал, он хотел вернуть себе уважение в собственных глазах. Этот богатей и аристократ, кажется, станет настоящим полководцем.
Сулла согласился. Сам он, конечно, никому не расскажет о своих чувствах во время сражения.
Какой смысл?
И каковы они были, эти чувства?
Насколько глубоко он был уверен, что это его последняя битва и живым ему из-под афинских стен не уйти? Был момент, когда он настолько в этом уверился, что это перестало занимать его мысли совершенно. Луций Корнелий Сулла смирился с неизбежным, но сидящий в нем римский проконсул продолжал делать то, что необходимо, и это решило дело.
Да, победа рождает грабежи и насилие, погоню за отступающим врагом, этого нельзя избежать, но нельзя избежать и еще кое-чего – пира победителей.
Сказать по правде, проконсул с большей охотой улегся бы просто спать в своей палатке, но он знал, что командир должен уметь проявить себя не только в бою, но и в пиру. Сон после победы, это почти такая же слабость, как и бегство с поля боя. Если он уйдет в шатер, все решат, что он ранен, а это тоже удар по боеспособности обескровленных легионов.
Перед шатром командующего разожгли костры, на вертела было насажено огромное количество баранов, кабанов и оленей, жители ближайших городков мгновенно доставили несметное количество вина, и амфоры в половину роста человека теснились у лагерной ограды, чем-то напоминая когорту, вернувшуюся с поля боя.
Ветер раздувал жаровни, и огромное пространство было освещено мерцающим, свирепым пламенем и покрыто гулом пьяных, веселых голосов. Как водится, уже сочинялись мифологические по своему характеру рассказы о только что закончившемся сражении. И как водится, лучше всех рассказывали те, кто скромнее всех проявил себя в сражении.
Проконсул обходил «столы», группы рассевшихся прямо на земле или на обломках разломанных осадных башен солдат, неся на вытянутой руке большую чашу с чистой родниковой водой, и всех приветствовал, слыша в ответ восхищенные крики.
