Энтони О'Нил - Империя Вечности

— Книгу? — с наивным видом заморгал Денон, уже обзаведшийся тяжеловесным экземпляром и нашедший, что скучный текст не стоит затраченных на него трудов. — Серьезно? И как же она называется?

— «Эгиптика», — ответил Гамильтон, откашлявшись.

— «Эгиптика»! — воскликнул художник. — Вот это название! Настоящая классика! Обязательно поищу. Кто знает, какие чудесные тайны откроются мне на ее страницах! — и рассмеялся, словно отпустил понятную только им двоим шутку.

Тут он, возможно, перегнул палку. Просто не мог больше сдерживаться. Художник прекрасно знал, что Гамильтон наводил о нем справки. Что сам он давно под подозрением. И даже слышал об осторожных расспросах по поводу некоего чертога… Однако последние два месяца выдались настолько, мягко говоря, напряженными, что Денон не устоял перед искушением крошечной мести.

Гамильтон выпрямился в полный рост и пронзил собеседника взглядом, которым хозяин смотрит на пса, нагадившего на ковре. Похолодевшие глаза англичанина, хищная осанка и немилосердно сжатые губы — все говорило о том, что он готов покончить с ненужными приличиями. Пожалуй, Гамильтон слишком долго ждал этой минуты. Теперь, наконец-то выследив добычу, он с упоением растерзает ее.

— Месье Денон, — начал Гамильтон, — давайте начистоту. Как нам известно из верных источников, пребывая в Египте, вы исполняли секретную миссию под покровительством генерала Бонапарта.

Художник изобразил мимолетное удивление.

— Ну разумеется! — воскликнул он, убирая руки за спину. — Я изучал монументы древности. Об этом знает весь мир.

— Месье Денон, вы прекрасно понимаете, что речь о другом.

— Правда? О чем же? Умоляю вас, объясните.

— Я говорю, месье, о ваших поисках чертога вечности.

— Чертога вечности? — заморгал Денон. — Какое… восхитительное имя! Сразу возбуждает любопытство! Где вы его услышали? Это название какой-то игры?

— Мы уверены, месье, — продолжал напирать Гамильтон, — что вы не только объездили весь Египет в поисках упомянутого чертога, но и передали его секреты генералу Бонапарту перед отправлением из Каира.

Тот грубо захохотал.

— Дружище, мне жаль вас огорчать, но ваши домыслы беспочвенны. Какая сорока принесла вам их на хвосте?

— Я не вправе раскрывать источники. И потом, вас это не касается.

— Но мне всегда обидно слышать, как заурядные сплетни выдают за надежную информацию!

Гамильтон помолчал.

— Месье Денон, должен ли я напоминать вам, что наделен абсолютной властью в отношении процесса текущей реституции? И что не премину воспользоваться ею в полной мере?

Денон переступил с ноги на ногу.

— Сэр, я вас не совсем понимаю.

— Я имею в виду, к вашему сведению, что лучшие трофеи в этом воровском притоне, — Гамильтон покосился на портреты, — находятся целиком в моем распоряжении…

Художник выпучил глаза.

— …И в случае отказа сотрудничать я с превеликим наслаждением проявлю немилость, улавливаете мою мысль?

Денон яростно встретил полный ненависти взгляд англичанина и, убедившись, что тот совершенно серьезен, почувствовал, как и его самого исподволь покидают остатки терпеливой любезности. Постепенно его лицо, его осанка и поза преобразились до неузнаваемости.

— Ну что ж, — проговорил он, покачиваясь на каблуках. — Все ясно. — И криво ухмыльнулся. — Значит, вот как?

— Да, вот так.

— И вы настолько верите своим нелепым источникам, что любыми средствами готовы добыть подтверждение, верно?

— Просто я поощряю вас рассказать правду. Если ради этого придется прибегнуть к шантажу, я не стану миндальничать.

— Все ясно, — повторил Денон, раздувая ноздри. — Сэр, вы бесчестный человек.

— Это уж как вам угодно, месье. Я только хотел напомнить, что сила не на вашей стороне. В моих руках — судьбы наиболее бесценных сокровищ. И к тому же, должен заметить, я получил доступ к одной вашей папке…

— Какой еще папке?

— Это некая стопка египетских эскизов, хранящаяся в данное время не где-нибудь, а в Британском музее.

Денон побледнел.

— Мои рисунки у вас… у вас?

Гамильтон важно кивнул.

— Но это же кража! Они мои!

— Скорее спасение предметов искусства. Они были вами выброшены.

— Тогда я объявлю свои права. Творение по закону принадлежит творцу!

— Да, но пока что, — возразил англичанин с коварной усмешкой, — они находятся в наших руках.

Художник уже не мог выносить его высокомерного тона.

— Сэр, да вы — самый обыкновенный вор.

— А вы, месье, вор весьма утонченный. И тем не менее еще не поздно заключать сделку.

— Мало вам шантажировать меня чужими работами, теперь уже в ход пошли мои собственные?

— Это называется «взаимная выгода», месье.

— Но я же сказал вам, что мне нечего предложить.

— Боюсь, вы не совсем откровенны.

— Хочу напомнить, что я — имперский барон и мое слово — это слово джентльмена.

— А я, в свой черед, хочу напомнить: ваша империя распалась, поэтому ваше слово не стоит выеденного яйца.

Глаза Денона сузились, и, проведя языком по пересохшим губам, он выпалил проклятие, которое будет мучить Гамильтона до конца его дней.

— Да чтоб вам вовеки не стать рыцарем, сэр! — рявкнул художник. — И никогда не узнать тайны чертога!

— Ага, — встрепенулся тот. — Значит, вы признаете, что он существует?

Скрестив на груди руки, Денон отвел свой взгляд.

— Ничего я не признаю.

— Но вы только что сказали…

— Ничего я не говорил. И никаких подтверждений вам не дождаться.

Англичанин широко раскрыл глаза.

— Вы поплатитесь шедеврами.

— Зато сохраню честь.

— От вашего Musée Napoleon останутся только смутные воспоминания.

— Людское воображение припишет ему еще больше славы.

— И вы никогда не увидите своей драгоценной папки.

Денон потемнел лицом.

— Можете вытереть моими эскизами ваш сопливый нос.

Вглядевшись в каменные черты художника, Гамильтон произнес:

— Отлично, месье. Вот вы, значит, как?

Тот сделался, словно кремень, и молчал.

— Даю вам последнюю возможность…

Ни звука.

— Ну тогда очень скоро вас навестят мои солдаты, — процедил англичанин и нахлобучил шляпу. — Не сомневаюсь, вы примете их со всей хваленой любезностью джентльмена.

Уже на следующей неделе в Лувр нагрянул гренадерский полк и под ружейными дулами принялся выносить шедевры.

Понимая, что в эту тяжкую минуту Гамильтон испытывает остатки его истекающего терпения, художник наслаждался твердостью собственного духа.