Виталий Гладкий - Вайделот
– Оружие нужно держать наготове, осел! – выругался менестрель.
Он сдернул с плеча ремень, на котором висел арбалет, быстро приготовил его к стрельбе, шагнул вперед, – идти на охоту все равно нужно было, голод победил страх; и потом, волчица, пусть и таких огромных размеров, никак не страшнее кровожадных дикарей – и застыл как вкопанный. Прямо перед ним лежал недавно убитый олень! И, судя по разорванному горлу животного, это сделала волчица.
Хуберт не знал, что ему делать – тащить оленя в пещеру (это же целая гора мяса!) или оставить его на месте и топать на охоту. Ему было хорошо известно, что звери ревностно относятся к своей добыче и просто так ее не отдают, тем более волки. Да еще какие. Бр-р! – вздрогнул Хуберт, вспомнив почти человеческий взгляд огромной волчицы. Она могла задавить его одной лапой, а уж что с ним сделали бы ее клыки…
Однако не задавила и не искусала. Мало того, волчица не проявляла никакой враждебности, что было совсем невероятно. Все походило на то, что она добровольно отдала свою добычу Хуберту. Чудеса!
Постояв еще немного, держа арбалет настороже – вдруг все-таки объявится вся волчья стая, ведь не исключено, что волчица могла побежать за подкреплением, тем более, что волки обычно не охотятся поодиночке, – менестрель наконец решился. Он отодвинул камень и крикнул:
– Отец Руперт! Помогите!
Из пещеры на свет ясный вышел монах. Он обратил внимание на оленя лишь после того, как с подозрением осмотрелся по сторонам.
– Сын мой, ты явил нам чудо! – всплеснул ладонями отец Руперт. – Только вышел поохотиться – и сразу же убил оленя! Я был уверен, что Господь не оставит нас своими милостями!
– Меньше слов, больше дела! – грубо прервал его менестрель, опасливо поглядывая на лесные заросли. – Тащите оленя!
Повторять еще раз ему не пришлось; откуда только сила появилась у святого отца. Плотоядно облизываясь, он практически в одиночку затащил нелегкую оленью тушу в пещеру. И вскоре на костре уже томилось аппетитное жаркое. Хуберт не стал свежевать оленя, оставив это дело на потом, лишь вырезал из его туши несколько кусков. Ароматный запах оленьего мяса разбудил Скуманда, который большей частью пребывал в полудреме.
– Это олень? – спросил он.
– Да, – ответил Хуберт.
– Внутренности из него уже вынули?
– Нет.
– Тогда прошу, брось кусочек сердца и печени в огонь, а также плесни туда немного крови. Нужно отблагодарить духов бардзуков за приют, чтобы они не обиделись. И еще одно: нацеди во флягу оленьей крови и дай мне.
Пришлось Хуберту заняться свежеванием оленя немедля, хотя все его помыслы (как и отца Руперта, который священнодействовал над костром, пуская голодные слюни) были направлены на жаркое. Обращаться с убитой дичью для менестреля, отпрыска благородного семейства фон Крумбахов, было не в новинку. Дворецкий отца, Хромой Барт, не только научил юного Хуберта шулерским приемам игры в кости, но и часто брал его на охоту. А уж охотником он был отменным, особенно на крупную дичь. Поэтому вскоре от оленя остался лишь скелет. (Хуберт не стал скаредничать, оставил немного мяса на костях для лесных обитателей; это был охотничий закон – так учил его Хромой Барт, по самую макушку набитый разными суевериями.)
Наполнив флягу оленьей кровью, Хуберт принес ее Скуманду; тот жадно схватил ее и начал пить. Менестреля даже передернуло; он знал, что некоторые охотники пьют кровь убитых ими животных (это делал и Хромой Барт). Но сам он никогда не пробовал это делать, хотя знал, что кровь добавляет людям силы. Мало того, в той местности, где родился Хуберт фон Крумбах, в день святого Иакова сбрасывали с колокольни под звуки музыки разукрашенного лентами козла с золочеными рогами. Затем из него выпускали кровь, которая в высушенном виде считалась очень действенным средством против многих болезней.
Когда менестрель сделал по просьбе Скуманда жертвоприношение бардзукам, отец Руперт сразу сообразил, зачем он бросает в огонь кусочки мяса и льет туда кровь. Но, к удивлению менестреля, промолчал. Наверное, его наповал сразило то, каким чудесным образом была добыта дичь. Хуберт не стал изображать из себя великого охотника и рассказал своим товарищам, как ему достался олень. Удивленный монах лишь ахал да охал, а Скуманд молча выслушал повествование менестреля и сказал, облегченно вздохнув:
– Это бог Еро послал волчицу, – и добавил многозначительно: – значит, скоро все закончится…
– Что значит – «закончится»? – с недоумением спросил Хуберт.
Но Скуманд ничего не ответил; закрыв глаза, он снова погрузился в пограничное состояние между сном и явью…
Ответ на заявление Скуманда и впрямь пришел очень скоро – спустя двое суток. В одну из ночей, ближе к утру, менестрелю почему-то вдруг стало неуютно на своей постели, хотя он притащил в пещеру несколько охапок древесных веток с листьями, прикрыл их толстым слоем травы, и ложе каждого беглеца стало почти как мягкая кровать какого-нибудь знатного вельможи. Хуберт повернулся на другой бок, при этом слегка приподняв веки, и тут же подхватился, будто его укололи шилом, – костер, который ночью обычно едва тлел, пылал так ярко, что в пещере стало светло, как днем!
Менестрель поднял голову – и обомлел. Пещера полнилась разрисованными варварами в звериных шкурах, и все они держали в руках короткие копья, которые были нацелены ему в грудь.
Глава 17
Сражение с поляками
Взиу-у… Взиу-у… Взиу-у… Звонкий звук струны ворвался в сновидения Хуберта и заставил его проснуться. Он скосил глаза и сказал:
– Кыш, постреленок!
Мальчик пяти-шести лет, которого очень заинтересовал музыкальный инструмент менестреля и который теребил струны лютни, шмыгнул, как белка, к выходу, и в хижине, куда определили Хуберта и отца Руперта, снова воцарилась относительная тишина, которую нарушали лишь назойливые мухи и жуки-древоточцы, приступившие к утренней трапезе. Менестрель потянулся и снова закрыл глаза, но приятные сновидения уже улетучились, уступив место воспоминаниям.
Варварами, пробравшимися ночью в пещеру бардзуков, оказались дайнавы, соплеменники Скуманда. Они и впрямь наводили жуть своим видом – разрисованные разными красками, с минимумом одежды, главным предметом которой были звериные шкуры, вооруженные устрашающего вида дубинами и копьями… Как потом выяснилось, дайнавы брали в поход звериные шкуры в качестве постели, чтобы не спать на сырой земле, так как оставлять следы бивака в виде ложа из травы или хвороста было опасно.
Вместе с воинами за Скумандом пришел и старик в черной длиннополой одежде, подпоясанной белым поясом, – точно такой, как и та, что носил юноша. Он долго колдовал над больным, выгнав всех из пещеры, а затем приказал соорудить носилки, и отряд где быстрым шагом, а где бегом, если позволяла местность, направился в селение, которое, к большому удивлению Хуберта, оказалось настоящей крепостью.
