Бернард Корнуэлл - Враг стрелка Шарпа

Часовой сплюнул табачную жвачку:

– Мы их предупредили, сэр: подойдут к заграждению ближе, чем на десять шагов – умрут.

– Правильно. Когда вас сменят?

– Утром, сэр.

– Чем согреться имеется?

Караульные заулыбались, похлопывая себя по флягам:

– Ром, сэр.

Шарп спустился к баррикаде и попробовал её на прочность. Крепкая. Майор бросил взгляд на уходящий во тьму сводчатый потолок и поёжился. Мерзкое местечко. Темница. Хейксвелл не был первым, кто убивал здесь людей. До безвестных дезертиров в этих сырых камнях столетиями умирали мавры, не изменявшие своей вере даже под пытками христиан. Шарп повернулся, чувствуя облегчение, оттого, что уходит.

– Шарпи! Крошка Дик Шарпи! – голос Хейксвелла, знакомый до отвращения, раздался из тьмы.

Стрелок поднялся на пару ступенек, решив не реагировать на выпады желтомордого ублюдка, но потом неожиданно для себя остановился.

– Что, Шарпи, тикаешь?

Хейксвелл, обмотанный отобранной у кого-то их собратьев-пленников рубашкой, кривлялся и хихикал, благоразумно не подходя близко к баррикаде:

– Думаешь, ты взял верх, Шарпи?

Голубые буркалы горели безумием, седые патлы были всколочены, а обычно жёлтая кожа приобрела неживой оттенок.

Шарп бросил караульным:

– Подлезет на пятнадцать шагов, пристрелите его.

– Пристрелите? – Хейксвелл захихикал, – Пристрелите! Ты – шлюхино отродье, Шарпи! Заставляешь этих славных мальчиков подтирать за тобой?

Обадия блудливо ухмыльнулся часовым и широко раскинул руки:

– Пристрелите меня, мои хорошие! Попробуйте-ка!

Щека дёргалась, превращая ухмылку в оскал.

– Вы не можете меня убить! Выстрелить можете. Убить – нет! И тогда я приду к вам и сожру ваши сердца!

Опустив руки, он убеждённо воскликнул:

– Вы не можете меня убить, мальчонки. Многие пытались, включая сифилитика, называющего себя вашим майором, но никому не удалось. И не удастся. Никогда.

Часовые притихли, устрашённые его злобой и непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

Шарп яростно прошипел:

– Не пройдёт и двух недель, Обадия, как я пошлю твою помойную душонку сатане на завтрак.

Голубые глаза уставились на стрелка, не мигая. Хейксвелл ткнул в Шарпа указательным пальцем:

– Ричард-вшивый-Шарп. Я проклинаю тебя. Я проклинаю тебя ветром и водой, туманом и огнём. Камни пусть будут моими свидетелями!

Голова его готова была дёрнуться, но Хейксвелл собрал волю в кулак и переборол себя:

– Камни свидетели, я проклинаю тебя навеки!

Он погрозил пальцем и скрылся во мраке.

Фузилёры потрясённо молчали. Чтоб растормошить солдат, Шарп перекинулся с ними словом-другим, пошутил и, убедившись, что от тягостного осадка, вызванного речью Хейксвелла, нет и следа, ушёл.

Он забрался на самый верх донжона. Студёный ветер с холмов продувал насквозь, словно очищая от всего дурного, что натворил Шарп в жизни. Проклятие пугало стрелка. Поговаривали, что прикосновение к дереву отгоняет нечисть, и Шарп отколупал как-то на прикладе кусочек лака. Проклятие пугало Шарпа. Это было оружие зла. Стрелок же привык к другому оружию, оружию, от которого можно было уберечься: от сабель, от пуль, от ракет, в конце концов. Но проклятие – оружие невидимое, злое. Оно убивает удачу, а удача – главное солдатское божество, и без того неверное да обманчивое.

Шарп загадал, что, если разглядит хоть одну звёздочку сейчас, проклятье не подействует. Отчаянно всматриваясь в тучи, Шарп искал сияющую точку. Ну, одну! Ну, пожалуйста! Тщётно. Небо было тёмным, тучи – непроницаемыми.

Голоса во дворе звали его, и Шарп побрёл вниз, навстречу заботам.

Навстречу проклятию.

Глава 26

У Врат Господа водились привидения. Сгинувшие жители Адрадоса могли бы многое рассказать о них солдатам. Но жители Адрадоса были мертвы. Да служивым и не требовались чужие подсказки. Здания были древними, перевал – отдалённым, а воображение – живым.

Четверо рядовых стерегли пушку в подвале монастыря. Снег, взвихряемый ветром, то закрывал, то вновь открывал тёмную дыру в стене.

Позади притулившихся к заклёпанной пушке солдат громоздились черепа и кости. Французы зябли, поглядывая на чёрную полосу замковой стены, видимую через пролом, и силуэты британских часовых, подсвеченные горящими во дворе кострами. Над головой глухо стучали кувалды. Артиллеристы пробивали амбразуры в южной стене.

Один из французов курил короткую трубку. Спиной он прислонился к старым костям, старательно не замечая крестящихся при виде такого неуважения к мёртвым товарищей.

– Пар.

– Что?

– Пар, вот что это было. Чёртов пар.

Необычное оружие, разнёсшее в куски колонну, не давало покоя солдатам. Тот, что высказался, презрительно харкнул в пролом и повторил:

– Пар.

– Ты когда-нибудь видел паровую машину?

– Нет.

– А я видел в Руане. Совсем, как эта штука днём: огонь, дым, шум. Точно, что пар.

Зелёный новобранец набрался храбрости и высказался:

– Мой папенька считает, что за паром – будущее.

Парень, видевший паровую машину, помедлил, раздумывая, как отнестись к такой безусой поддержке, а затем продолжил с апломбом всезнайки:

– Во-во, и я говорю. На мельницах уже стоят такие машины. Собственными глазами видел. Здоровенная комната, и бандура ходит вверх-вниз. Дым везде. Как в аду, честное слово! – на самом деле он видел машину мельком, но очень уж хотелось выглядеть перед сослуживцами человеком учёным и бывалым, – Папаша твой прав, не сомневайся! Скоро паровое будет всё.

Молчавший доселе солдат ухмыльнулся:

– Дадут тебе, Жан, паровой мушкет.

– А что, и дадут! – запальчиво сказал Жан, – Паровая пехота! Звучит! Так и будет. Да уже есть, сами же видели!

Его собеседник со вкусом потянулся:

– От чего, от чего, а от паровой шлюхи я бы сейчас не отказался!

Наверху грохнуло, и на снег перед лазом рухнул обломок стены. Куривший трубку выдохнул дым и заметил:

– Было бы неплохо, если бы они завалили нам эту дыру.

– Было бы неплохо вернуться обратно в Саламанку.

В отдалении послышались шаги. Жан выглянул в проход и быстро предупредил:

– Офицер.

Вполголоса выругавшись, солдаты одёрнули шинели и приняли позы, наиболее соответствующие, по их мнению, неусыпному бдению на посту. Лейтенант остановился около пушки:

– Как вы тут?

– Всё в порядке, мсье. Англичане десятый сон смотрят, а мы маемся.

Лейтенант поковырял ногтём сплющенный гвоздь в запальном отверстии:

– Всё когда-нибудь кончается, ребята. Ничто не вечно.

– Вот и они нам то же твердят, мсье. – курильщик постучал чубуком по черепам.