Слепой поводырь - Иван Иванович Любенко
— Ладно, повременим, — пожал плечами старший Ардашев. — Сколько с тобой матушка живу, столько уста твои твердят одно — не напивайся! Значит, не пьяней. А теперь из твоей фразы «раньше положенного» следует, что всё-таки пьянеть можно, но в положенное время. Вот и ответь мне, голубушка: в котором часу это самое золотое времечко наступает?
— Отстань ты, баламут, — махнув рукой, с улыбкой вымолвила Ольга Ивановна и вышла на кухню.
— Между тем замечу, — продолжал Пантелей Архипович, — что ваш попутчик Вельдман не идёт ни в какое сравнение с Даниэлем Хьюмом, шотландцем, принявшим православие. Он скончался три года тому назад и похоронен по православному обряду в Париже. Так вот, этот самый Хьюм не только обладал даром ясновидения, но и запросто летал по небу на глазах десятков людей. Говорят, и наш покойный государь император Александр II тоже был свидетелем левитации, когда Хьюм, сидевший на стуле, вдруг оторвался от него на аршин, принял горизонтальное положение и вылетел в окно третьего этажа и потом снова влетел обратно. Но в отличие от Вельдмана он никогда не брал денег за демонстрацию своих изумительных способностей и слыл глубоко верующим человеком, не хуже нашего Ферапонта.
— Буду исключительно вам признателен, уважаемый Пантелеймон Архипович, если вы изволите не сравнивать меня с каким-то англичашкой, — пробубнил будущий диакон. — Не чета он мне.
— Во-первых, он шотландец, а во-вторых, он уже почил…
— А мне всё едино! У бесовского племени нет ни веры, ни национальности, ни памяти к нему быть не может.
— Так он же крещёный!
— И что? Был сначала нормальным человеком, его и крестили, а потом дьяволу душу продал.
— Пренесносный ты человек, Ферапонт, — покачал головой хозяин дома. — Несчастная твоя жена будет. Мне её уже жалко. Ты же всех измучишь заповедями Христовыми. Сухарь ты, вот ты кто! И не гневи меня больше, а то я с горя ещё одну рюмку махну! Понял?
— Чего уж тут не понять? Вам лишь бы повод найти отравить себя новой порцией зелья… Лучше бы на охоту сходили, или рыбалку. От этого сон улучшиться, грудная жаба не будет беспокоить и сплин уйдёт. Не бережёте вы себя, Ваше высокоблагородие.
— Надо же, какие псалмы он запел! А? Точно матушке нашей вторит. Эх, чувствую, сынок, доведут меня эти блаженные до Успенского кладбища раньше времени и никакой бромистый калий от них не спасёт… Но давай оставим наших моралистов в стороне, потому как стол уже накрыт. Буйство чревоугодия! Адыгейский сыр пустил слезу, розовая ветчина с корнишонами ждёт-не дождётся наших вилок, паштет из куропаток пора намазывать на хлеб и заодно вкусить холодной телятины с хреном да колбаски домашней! Салат из свежих овощей приготовлен так, как я люблю — помидоры и огурцы нарезаны крупно, политы маслом, а чеснок с горьким перцем не забыты и обласканы крупной солью! Даже лимонад с мятой и лимоном! Блаженство рая! Прошу садиться.
Но не успели присутствующие заправить за ворот салфетки, как раздался звон дверного колокольчика.
— Принесла кого-то нелёгкая, — прокряхтел Пантелей Архипович и направился в переднюю. Вернувшись через минуту, он сказал:
— Мальчишка прибежал от отца Афанасия. На словах передал, что квартиранта нашего ждут в доме доктора Целипоткина. Срочно надобно отпевать несчастного Оскара Самуиловича, литию заупокойную служить… Ну да ты не расстраивайся, Ферапонтушка. Утка с печёными яблоками от тебя никуда не убежит, а к настойке ты равнодушен.
— «Не будь между упивающимися вином, между пресыщающимися мясом: потому что пьяница и пресыщающийся обеднеют, и сонливость оденет в рубище», — процитировал Библию псаломщик и с гордым видом направился к выходу.
— Отец, вы простите меня, но я составлю Ферапонту компанию, — поднимаясь, обмолвился Клим.
Пантелей Архипович в недоумении протёр глаза и застыл на месте.
Матушка, увидев сына в передней, осведомилась:
— Куда же ты, сынок?
— Я ненадолго. Хочу взглянуть на отпевание доктора. Получаса не пройдёт, как я вернусь.
Когда входная дверь хлопнула, старший Ардашев вздохнул и наполнил рюмку кизиловой настойкой.
Глава 4
Отменённые похороны
Клим остановил первый попавшийся фаэтон. Псаломщик, усаживаясь в коляску, проворчал:
— Извозчик денег стоит. Могли бы и пешком добраться. Под гору идти — не вверх карабкаться.
— Удивительно, что я не услышал от вас какой-нибудь библейской цитаты, — усмехнулся Ардашев. — Вы вообще бываете, когда-нибудь довольны? Погода прекрасная, птицы поют, лошадка добрая — чего ещё надобно?
— А вы, смотрю, не особливо отцовы деньги бережёте.
— В данном случае не отцовы, а мои.
— Эка завернули! Откуда же у вас свои, ежели вы студент?
— Даю частные уроки и делаю переводы для нотариуса с фарси и турецкого. Это помогает быстрее осваивать иностранные языки и неплохо зарабатывать. Если так дело пойдёт, то в следующем году, помощь от родителей мне не понадобится.
— Что ж, приятно слышать. Одного не пойму: зачем вы со мной пошли?
— Об этой трагедии я прочитал в «Северном Кавказе», когда ехал из Невинки. Такое происходит очень редко. Лампа упала на врача, когда он сидел за столом. Получается, его кресло находилось посередине комнаты?
— Многие так вешают люстры в рабочих кабинетах. У ректора нашей семинарии архимандрита Николая тоже лампа была не посередине. А вы сомневаетесь в том, что это несчастный случай?
— Теперь уж и не знаю. Ну раз уж поехал с вами, то мне осталось самолично во всём удостовериться.
Будущий диакон промолчал, но Ардашев уже и забыл о его существовании. Он любовался Ставрополем. В южной России все города похожи. Широкие, мощёные речным булыжником или известковыми плитами улицы, тополя-свечки вдоль дороги, одноэтажные домики мещан с резными ставнями и вдруг выросший среди них прыщом — особняк в три этажа, принадлежащий какому-нибудь купцу первой гильдии. А дальше снова одноэтажные домишки, смотрящие глазами на тротуар.
— Мы на месте, — провещал Ферапонт, когда коляска поравнялась с одноэтажным домом у открытых ворот.
Клим расплатился и зашагал за псаломщиком. Перед входом толпились люди. Прямо на двери висела табличка: «Доктор Целипоткин. Приём ежедневно с 9 до 12, кроме субботы и воскресенья».
Войдя внутрь, Ардашев увидел в большой зале священника, утешавшего даму лет тридцати в траурном платье. Она сидела у гроба, стоявшего на двух табуретах. Прощающихся было много, как обычно случается, если хоронят врача или учителя.
Запахло ладаном, и началась заупокойная лития. Усопший совсем не походил на покойника. Казалось, он заснул и вот-вот встанет. Внешность доктора если и изменилась, то очень незначительно. Это был тип мужчины красавца. Когда-то Ардашев его видел живым.
Ардашев огляделся. Двери в комнаты были открыты, и он без
