Сказ о военном топографе - Андрей Сальников
Копошились в грязи скользкой людишки несчастные, доставали из неё побеги, селем искалеченные, и плакали тихонько — по всему склону вой негромкий стоял.
Топограф военный, два казака и осетин замерли на краю дороги разбитой, шелохнуться не могли от потрясения душевного. Хотели им помощь свою предложить, но слова в глотках будто застряли, лишь мычание невнятное получалось из уст. Услыхали их люди. Лица чумазые, горем убитые подняли к ним, повернулись и скопом на них медленно двинулись. Кто-то камушек поднял с земли по пути, кто-то палку из грязи вытащил, а кто-то и серп из-за пояса вынул да занёс над головой своей. «Это вы, нечестивые, на гору нашу ходили! — гудели они. — Это вы, лиходеи, богов наших разгневали! — ревели неугомонно. — Теперь вы ответите нам, аспиды, за злодеяния свои богомерзкие!»
Как беда приключилась с посевами, собрались горцы всем селом и к старейшине в гневе явились, позволения об отмщении чужакам просить. Но старик возразил строго, наотрез запретил трогать пришлых, за что в яму был сброшен селянами за слабосилие своё неуместное. Теперь вот случай представился — наказать виноватых.
Почуял топограф военный беду неотвратимую при виде толпы озлобленной, вышел навстречу им, оружие у ног своих сложил и руки в знак смирения поднял вверх. Но свора в ответ загудела устрашающе да ещё быстрее к ним двинулась. Казаки встрепенулись, за ружья схватились и потихоньку попятились. Увидал старшой их лица испуганные и только вымолвить негромко успел: «Не стрелять!» Из толпы вдруг камень вылетел и в голову ему угодил. Выскочил осетин пред ним, прикрыл товарища, кинжал из-за пояса выхватил и против всех в позу боевую стал. Тут-то камни и палки на них градом и посыпались. Пальнули казаки в небо из ружей два раза, припугнули слегка наступающих, но толпа озверелая ненадолго замешкалась.
Только снаряды подручные вновь полетели в них, вдруг со склона рядом с дорогой малец-сорванец скатился кубарем весело да в дудки-свистульки казацкие стал насвистывать. Хотел танцем радостным отвлечь соплеменников от занятия невесёлого, но под шквал камней попал и рухнул замертво.
Казаки ружья свои побросали, увидев трагедию, подбежали к мальцу, взяли на руки его тело обмякшее и в два рта заревели горестно, криком своим всю долину наполнив. Народ, одуревший от ярости, вопли печальные услыхал и очнулся наконец. Выронили люди камни и палки из рук своих грязных и вместе с казаками застонали все в один голос. Так громко рыдали всю ночь несчастные, что от возгласов их лавины сходили в горах и грохотом, с неба карающим, у каждого в груди отзывались.
Эпилог
Пролежал военный топограф с головой сотрясённой три недели в госпитале, а как поправился, сразу в штаб с докладом пошёл. Шествовал скромно по коридорам штабным и удивлялся происходящему. Каждый встречный кивал ему уважительно, руку жал крепко и улыбался сдержанно. А возле окна, что на горы далёкие видом своим выходило, разговор подслушал случайно. «Ай да топограф, на какую громадину взгромоздиться сумел!» — сказал один офицер, поглядел в трубу подзорную и передал её следующему. «Да ещё и кумач разместить умудрился на ней!» — подхватил второй. «Белый лев снежных гор! Кажется, так его называют товарищи?» — вставил третий. «Именно так, любезный!» — ответил четвёртый. А седой генерал, что стоял неприметно в сторонке, взял из рук офицеров предмет оптический, глянул мельком в него, отдал и надменно сказал: «И белый лев снежных гор может попасть на съедение муравьям!»
Как потом оказалось, высший чин, что сказал эту фразу, руководством отделения Кавказского топографического являлся и вскоре топографа военного в свой кабинет пригласил. Выписал премию ему внушительную за успех экспедиции картографической, а виновников бунта в горах, что расправу над ним учинили, обещал наказать по всей строгости. Вступился за них топограф, объяснил, что не по злобе своей восстали они, а от бедности и отчаяния, да ещё и помощи для них попросил у начальства. Хлеба, мол, до зимы им не хватит, помрут от голода.
Казакам неразлучным начальство по пятаку выдало за службу добрую, но в тот же день за пьянку и драку, учинённую на площади, наказало их сурово — по разным частям служить порознь направили, одного — в Сибирь, а второго — в Азию. Отбыли они срок добросовестно, по медальке на грудь заработали, а потом по деревням родным разъехались, жёнок пышных в дома свои привели да мальцов настругали по десятку каждый, чтобы было кому в армии российской служить. По утрам детишкам свистульки вырезали из дерева да под свист их задорный мальца-сорванца, на чертёнка похожего, вспоминали горючей слезой.
Осетин нелюдимый полрубля получил от топографа за содействие в восхождении. На него сапоги купил крепкие, а на сдачу букварь приобрёл разноцветный. В родное село вернулся, продолжил в горы ходить в обуви новой да грамоте обучаться начал самостоятельно. Как читать и писать научился бегло, за деток принялся, а потом и за односельчан взялся. Стыдно, мол, неучами быть в конце века девятнадцатого. Дошло до того, что школу построил вскоре, преподавателем уважаемым сделался и стал учеников принимать со всей округи горной.
Топограф военный, отказ получив от руководства в помощи горцам, зерна закупил на всю свою премию и с осетином нелюдимым в селение горное обозом отправил. Сам в Петербург вернулся к кабинетной работе и новые карты составлять принялся. За сезон полевой такое количество съёмок топографических произвёл он с товарищами, что дал бы Бог за зиму управиться, чтобы в следующем году опять в горы пойти.
Как и намеревался он, через год снова на Кавказ отправился. И в следующий сезон поехал туда. И ещё много раз посещал этот край. За жизнь свою, не очень-то долгую, весь его исходил вдоль и поперёк да на картах зафиксировал в мельчайших подробностях.
