Эдуард Седаков - Моисей в Египте
Все, что предопределено человеку, написано на его лице. Нужно лишь уметь прочесть эту предопределенность. Вот, например, тот хмурый, тучный возница. Сразу видно, что он происходит из семьи торговца, что он неудачник в жизни, труслив и скуп. А тот одноглазый хетт-проводник отличается веселым, открытым характером и, хотя по повадкам как-будто осторожен, но всю жизнь будет беден из-за своего тяготения к вину и женщинам. Такой не скопит серебра даже себе на похороны. Вот сам Ефрон, сейчас одетый оборванцем. При его болтливости, при его круглом, добродушном лице, прищуренные глазки, шныряющие по сторонам, выдают человека хитрого и вероломного. А этот смуглый человек имел лишь клоунскую маску вместо лица. Клоунов Магрубет с детских лет недолюбливал за то именно, что боялся не понять их. Невозможно было знать, что за подлинный человек скрывается за этой одинаковой, неизменяющейся глупой физиономией.
«Может быть, лицедейство не по моему характеру, может быть, потому, что я избегал иметь дела с лицедеями, но я не берусь определенно судить об этом человеке лишь по его дурацкой маске», — думал про себя Магрубет. Он решил не спешить начинать разговор с незнакомцем, а посмотреть, как тот сам будет находить пути к общению. А то, что тот хочет с ним сойтись, было видно по тому, как он все время, словно непроизвольно оказывался поблизости.
Такое поведение само по себе было очень знакомо Магрубету. В походах люди как-то особенно быстро сближаются с себе подобными и разбиваются на группки друзей.
Ну что ж! Магрубет на своем лице тоже ничего не хотел показывать. «Посмотрим, каков этот дурак-клоун на самом деле, когда он заговорит», — подумал Магрубет. События незачем было торопить. Трудностей пока не предвиделось. До моря еще дня два-три пути, а эти земли все знакомы.
* * *На привале перед заходом солнца возникла кровавая драка. Один из людей Якова сцепился с человеком Ефрона. Началось из-за того, что один молился Астарте, а другой — по-хеттски богу Солнцу. Сразу образовался круг жаждущих зрелища. В середине оба противника, выхватив длинные ножи, прыгали друг перед другом, настороженно выбирая момент для удара. У каждого на руках уже виднелась кровь. В это время темный человек подошел к Ефрону и что-то зашептал ему на ухо. Ефрон тотчас обернулся к стоящему в стороне Магрубету и воздел к нему руки:
— Разними их, воин! Только ты это можешь! Сейчас они порежут друг друга!
Все взоры обратились к Магрубету. Люди тотчас расступились, приглашая его в круг. Но Магрубет покачал головой и даже не сдвинулся с места.
— Мне противно глядеть на этих трусливых собак. Им не ножи держать в руках, а куски ослиного навоза! — медленно и четко процедил он сквозь зубы и, скрестив руки на груди, с презрением отвернулся.
Драчуны сразу обмякли и разошлись. Потеряв интерес, все стали расходиться к кострам. У одного из погонщиков Магрубет заметил блеснувший в руке нож, который тот поспешно прятал. От гнева он заскрипел зубами: еще мальчиком он знал такой хитрый прием — втянуть кого-нибудь в драку, чтоб в свалке со спины нанести неожиданный удар ножом. Однако он не подал виду. Это пока всего лишь непроверенное подозрение.
Наступило время ужина и ночлега. Масар — так назвал себя темный человек — конечно, был рядом. Он вежливо и неназойливо оказывал знаки внимания и расположения Магрубету и Ефрону. Когда кипящий котел с варевом Ефрон снял с костра, Масар бросил туда щепотку каких-то сухих мелких листиков. Еда сделалась необычайно вкусной и ароматной. Магрубет не мог не признать этого.
— Что, ты, наверное, был поваром у старика Еще? — спросил он.
— Меня учили понимать все, что человек поглощает: и воду, и воздух, и мысли других, и божественное откровение, — как-то неопределенно сказал Масар.
Когда укладывались спать, он, само собой, оказался рядом и сразу же уснул, по привычке раскинув руки. Магрубет, лежа, долго вслушивался в его хриплое дыхание, прикидывал в уме всякие возможные ночные неожиданности и уснул, дав себе строгий приказ, как он это часто делал, пробудиться среди ночи.
Над степью тянул прохладный ночной ветер, а луна почти совсем склонилась на край неба, когда он открыл глаза. Возможно он проснулся оттого, что наступила какая-то необычная тишина. Вслушавшись, Магрубет понял, что рядом не слышно дыхания Масара. Словно подброшенный пружиной, он вскочил на ноги, а затем, пригнувшись, стал ощупывать руками место рядом с собой. Масара не было, но постель его еще хранила тепло.
Первая мысль была успокоительной, что ничего особенного не произошло, что Масар отошел ненадолго и сейчас вернется обратно спать. Но давнее чутье опасности прогнало эту мысль. Магрубет, присев к земле, некоторое время вглядывался по сторонам в даль, пытаясь на фоне неба увидеть идущего человека. Коварный план созрел у него в голове.
Легко и тихо, как барс в ночи, он перешагнул через храпящего Ефрона и подобрался к изголовью спящего рядом с ним молодого слуги. Проведя несколько раз открытой ладонью над лицом юноши, Магрубет заставил его погрузиться в самый глубокий сон. Когда по ровному дыханию Магрубет убедился, что достиг своего, он взял парня на руки и быстро переложил на свое место. На голову ему он накинул свою повязку и до кончиков ног накрыл своим грубым полосатым плащом. Сам, закутавшись в покрывало юноши, он прилег на его постель и затаился.
Ждать долго не пришлось. Скорее по колебанию воздуха, чем слухом Магрубет ощутил в ночи крадущиеся шаги. Лежа, со своего места он напряженно следил за каждым движением Масара. Он видел в ночи как кошка, к тому же небо уже стало чуть заметно сереть, но, не упуская ни единого вздоха Масара, он не мог заметить ничего особенного в его действиях. Тот снова преспокойно улегся на свое место и, как обычно, раскинул в стороны руки. Пальцами правой руки он касался головы Ефронова слуги, но в руке ничего не было. Магрубет наблюдал долго, но Масар ни разу не пошевелился и не переменил позы. «Одно только неприятно, что он касается его рукой, — думал Магрубет, — но что он может сделать одним касанием?» Мысли его постепенно успокоились и вскоре перешли в сладкое забытье.
Рассвет раньше всего унес непрочный стариковский сон Ефрона. Стараясь не будить молодежь, Ефрон тихо встал и направился к лошадям. Ему нравилось первому окинуть глазом свое хозяйство, пока все еще спят. Это чувство вошло у него в привычку за долгие годы военной жизни в прошлом. Во всем мире не найти ни одного военачальника, который бы не испытывал удовольствия от того, что его подчиненные, еще теплые от сна и беззащитные, едва очнувшись, натыкаются на его волю, на его уже разгулявшуюся энергию, на громкий уверенный голос, подающий четкие команды.
