Мария Семёнова - Лебединая Дорога
Хельги из дому не пошёл, и Звениславка осталась при нём.
Веселье продолжалось долго. Но потом стали понемногу укладываться спать. Хельги подозвал к себе старуху горбунью и сказал ей несколько слов. Служанка тут же взяла Звениславку за руку и повела её через двор:
– Пойдём, Ас-стейнн-ки. Я тебе постелю. Он сказал, что ты ляжешь у нас.
В женском доме у каждой было своё спальное место на широких лавках вдоль стен. Только Фрейдис, хозяйка, помещалась в отдельном покое – вместе с горбуньей. Звениславка свернулась калачиком под пушистым одеялом из волчьего меха, за резной скамьёвой доской. Закрыла глаза, и показалось, будто дом покачивался вместе с лавкой, как палуба длинного корабля, и этот корабль нёс её далеко, далеко…
Ей приснилась родня. Отец и мать сидели в повалуше, возле каменной печи, и мать тихонько плакала, уткнувшись в его плечо, а отец хмуро теребил рыжие усы и гладил её руки, как всегда, когда видел слезы жены. Звениславка так и рванулась к ним – утешить, сказать, что она жива, что её спасли, что она непременно вернётся… вздрогнула во сне и поняла, что они говорили по-урмански.
Она открыла глаза, расширяя в темноте зрачки. Дверь наружу была распахнута. За дверью виднелось по-весеннему розовое ночное небо и рдели угли прогоревших костров. А на пороге, прислонившись к косяку, стоял Халльгрим. С ним была женщина… Блеснуло серебряное запястье, и Звениславка узнала Фрейдис.
– Что плакать, мать, – сказал Халльгрим негромко. – Судьба есть судьба, её не переспоришь. И я не мог поступить так, как он просил.
– Я всегда боюсь за тебя, а за него ещё больше, – ответила Фрейдис. – Он же беспомощен. И ты никогда не отказываешь ему, когда он хочет идти с тобой в море.
Халльгрим немного помолчал, потом проговорил:
– Ты бы его видела, когда он грёб.
– А во время боя, Халли?
Халльгрим ничего не ответил, только вздохнул. Таким его Звениславка ещё не видала. Фрейдис взяла его за руку:
– Эта девочка, которую он привёз… Как её звать?
– Ас-стейнн-ки.
– Ас-стейнн-ки… Красивое имя. Хельги редко разлучается с ней. Скажи, говорил ли он с ней о любви?
Братья не держали друг от друга секретов.
– Говорить-то говорил, да толку никакого, – сказал Халльгрим с неодобрением. – Хельги хватило того, что у девчонки оказался жених дома, в Гардарики, и она ещё не успела его позабыть. Я ему сказал, что не так следовало бы с ней поступить, раз уж она ему приглянулась, да он меня не послушал. Ты же знаешь, какой он упрямый. Навряд ли он стал таким жалостливым, наверное, просто хочет, чтобы она сама подошла завязать ему тесёмки на рукавах…
На памяти Звениславки это была его самая длинная речь. Она съёжилась ещё больше, ей стало холодно под теплым меховым одеялом. А Халльгрим подумал и добавил ещё:
– Хельги верит даже этим её сказкам, будто к ней там сватался отчаянный конунг. Его послушать, Ас-стейнн-ки ни за что не стала бы обнимать какого-нибудь пастуха. Я так всыпал бы ей как следует за то, что наш Хельги ей недостаточно хорош. А он вместо этого говорит, будто утрата Гуннхильд больше не кажется ему такой уж потерей!
Фрейдис выслушала его и долго не произносила ни слова. Но потом Звениславка услышала:
– Думается мне, не к добру эта встреча, потому что он её полюбил.
Сказав так, она двинулась в дом. Звениславка замерла под одеялом, боясь, что дыхание её выдаст. Но Фрейдис и Халльгрим прошли мимо, не остановившись. Халльгрим проводил мать в её покой, подождал, пока ляжет, и ушёл, ступая бесшумно.
Звениславка ещё долго лежала с открытыми глазами, глядя на сходившиеся вверху стропила и не замечая колебавшихся теней, которыми ночь заселила внутренность дома…
Неужто пошагают мимо лето за летом – или зима за зимой, как считали здесь, – и каждая новая весна будет встречать её на этом каменном берегу? И придёт день, когда она свяжет свою косу в узел немилого замужества, и дочери с сыновьями будут носить по два имени сразу – одно словенское, другое урманское, как это бывает всегда, когда отец и мать из разных племён… И будут болтать по-урмански, а словенский язык станет для них чужим, потому что на нём не с кем будет говорить?
Слёзы бежали по щекам, впитываясь в мягкий мех. Звениславка даже не всхлипывала – боялась потревожить спавших рядом.
7
Видгу называли хорнунгом. Это значило, что женщина, давшая ему жизнь, была свободной, но мунд – свадебный выкуп родне – за неё не платили. Халльгрим хёвдинг никогда не имел законной жены. И долгих девять зим даже не подозревал, что где-то на юге, на острове Сольскей, где хозяйская дочь мимолётно подарила ему свою любовь, у него подрастал маленький сын…
Но на девятое лето родичи матери купили Видге место на торговом корабле, шедшем в Халогаланд. И отправили мальчишку на север. К отцу. Мать его готовилась к своему свадебному пиру: сын, незаконный и нелюбимый, её совсем не радовал.
Раб, посланный с Видгой, по дороге сбежал. До мальчишки-хорнунга ему дела не было. Видга про себя поклялся, что когда-нибудь разыщет его и убьёт – ибо не бывает злодеяний хуже предательства.
Но сначала следовало поглядеть на отца!
В Морской Дом сын хёвдинга добирался долго. И дошёл туда голодный, оборванный и одинокий. Но всё-таки дошёл. Потому что уж если кто родился не трусом – это проявляется скоро!
Землю калили жестокие холода, и в небесах дрожали ночные радуги. Торсфиордцы справляли Йоль – праздник середины зимы, после которого дни начинают прибавляться. Браги для праздника было наварено по обычаю, которым редко пренебрегали, – сто сорок горшков. Воины лили эту брагу в очаг и давали обеты, о которых сожалели, протрезвев. Ссорились, раздавали затрещины из-за пустяков – и мирились, прощая друг другу такое, за что в иное время вызвали бы на поединок-хольмганг… Йоль – это Йоль. Творилось разное, но Видга был тем не менее замечен.
Как не заметить маленького незнакомца, который тут же разодрался с большинством ребятни и почти всех отколотил!
Дошло до того, что Халльгрим пожелал посмотреть на мальчика сам. Сказано – сделано… Бьёрн Олавссон за ухо притащил его в дом.
– Ты откуда такой храбрый? – спросил Халльгрим весело. Мальчишка понравился ему сразу.
– Я с Бергторова Двора на Сольскей в Нордмёре, – ответствовал Видга угрюмо. – Я туда не вернусь.
Не много любви оставил он на острове Сольскей.
Халльгрим сидел на хозяйском месте, между резными столбами с лицами Богов – покровителей рода, в котором был старшим. Он спросил:
– Кто твой отец?
Тут Видга выпрямился, хотя Бьёрн всё ещё держал его за ухо.
– Мой отец, – сказал он гордо, – Халльгрим вождь сын Виглафа Ворона из Сэхейма, что в Торсфиорде. И если не врут, что это где-то здесь поблизости, он никому не даст меня отсюда прогнать!
