Мартин Стивен - Могила галеонов
«Манион пришел бы в отчаяние, если бы узнал, чего он лишился», — подумал Грэшем, пригубив прекрасное вино.
— Лафеты ваших пушек слишком велики, громоздки, и с ними трудно управляться, — сказал он. — При стрельбе вы привязываете орудия к борту и должны их отвязывать каждый раз, когда приходится его перезаряжать. Ваши команды объединены в час молитвы, но в военных действиях они распадаются на три отдельные группы: офицеры, матросы и солдаты. Солдаты должны заряжать пушки под командованием морского офицера, а после этого они возвращаются к своим обязанностям и готовятся к абордажу. Таким образом, артиллерийский офицер должен созывать их обратно после каждого залпа. Должно пройти целых пятнадцать минут, прежде чем любая из ваших больших пушек будет перезаряжена и снова начнет стрелять.
— А как же на ваших английских кораблях? — спросил герцог, жестом предлагая офицерам сесть. — В чем разница?
— На их английских кораблях, — резко возразил Грэшем. — Я ведь изменник, помните? Так вот, там пушки устанавливаются на коротких лафетах на четырех колесах. Привязь позволяет орудиям довольно свободно перемещаться впереди назад при стрельбе и перезарядке. При каждой пушке есть артиллерийский расчет, который только ею и занимается. Требуется пять минут для того, чтобы перезарядить пушку и вновь открыть стрельбу.
Молчание продолжалось не более минуты.
— Созовите всех ко мне, — приказал герцог. — Поймите меня правильно, — продолжал он, обращаясь к Грэшему. — Вы или очень достойный человек, или своекорыстный изменник, а таких людей я терпеть не могу. Развитие событий покажет, что к чему. И со временем я решу вашу судьбу и определю ваше положение.
— Ну вот мы и остались при своих, — сказал Манион, когда они оба снова оказались на палубе. — Все нас ненавидят.
* * *Шок, который испытала Анна, узнав правду о Грэшеме, изменил что-то в ее душе. Она сама не очень осознавала, что именно произошло, но чувствовала: теперь она уже не сможет продолжать прежнюю жизнь. Карусель придворных празднеств, атмосфера богатого дворянского дома, даже богатые наряды и ювелирные украшения вдруг показались ей чем-то совсем не интересным, даже мишурным и дешевым.
Благодаря тщательно продуманной Грэшемом подготовке ее отъезда она должна была попасть в Дувр и оттуда в Кале гораздо раньше, чем обнаружится, что он сам — испанский шпион. Считая, что лучший способ скрываться — это делать вид, будто ты вовсе не скрываешься, Грэшем всем сообщал, что он из Нидерландов намерен приехать в Кале, там снова встретиться с Анной и возобновить поиски ее жениха. В последние дни перед отъездом она постоянно ощущала беспокойство, объясняющееся, по-видимому, не только ее тоской из-за постигшей ее утраты или же откровениями Грэшема. Ее мучало какое-то смутное, но постоянное чувство неведомой опасности. Откуда оно могло возникнуть? Слуги были с ней приветливы, друзья Грэшема — предупредительны и не оставляли ее своим неназойливым вниманием, поскольку считали своим долгом не забывать о ней.
Конечно, все дело в ее дуэнье!
Особа с кислой физиономией, постоянно сопровождавшая Анну, никогда не улыбалась, молча сидела на одном месте, находясь в обществе Анны, и никогда ни о чем не разговаривала, если не считать ответов на вопросы по делу. Но однажды, когда большая карета выезжала из ворот особняка Грэшема, Анна заметила, как ее дуэнья едва заметно кивнула кому-то и на лице ее появилось слабое подобие улыбки. Выглянув в окошко, Анна заметила двух неизвестных ей мужчин в нарядных ливреях, сидевших у ворот. Они находились на том же месте, когда Анна вернулась, а двое других незнакомцев в таких же ливреях находились там же во время ее следующего выезда.
Слуги в доме Грэшема питали к ней искреннюю преданность, и скоро они узнали: такие ливреи носили люди из дома лорда Бэрли, отца Роберта Сесила. Выходило, за Анной следили люди, связанные с Робертом Сесилом, и в полученной новости для нее не заключалось ничего хорошего. Требовалось проверить и ее подозрения насчет дуэньи. Та взяла отпуск на сутки, собираясь навестить кого-то из больных родственников в Ислингтоне. Чувствуя себя виноватой и стыдясь собственного поступка, Анна очаровала одного из младших конюхов и уговорила его проследить за своей компаньонкой, взяв с него клятву никому об этом не рассказывать. Когда оба они ушли, Анна подождала, когда коридор опустеет, и тихо проникла в комнату дуэньи. Сначала она не увидела там ничего подозрительного, но потом обнаружила небольшой письменный столик у окна с лежащим на нем недописанным письмом, почти уже законченным, прикрытым сверху книгой. Возможно, дописать послание дуэнье помешал приход кого-то из других слуг или нежданного гостя. А в письме сообщалась дата отъезда Анны из Лондона, название ее корабля и даже имя капитана.
А вечером того же дня вернувшийся конюх сообщил Анне: он проследил ее дуэнью до Уайтхолла. Сесил шпионил за ней через эту ужасную женщину, оплачивал шпионку, постоянно находившуюся рядом с Анной. И мог следить за каждым ее движением! Анна почувствовала, как ей вдруг стало холодно. Если Сесил интересовался подробностями ее отъезда, значит, он каким-то образом собирался ее остановить. И все же Анна кое-чему научилась за последние смутные месяцы. Вызвав компаньонку к себе, она заговорила с ней высокомерным тоном, чего та терпеть не могла:
— Я решила перенести день отъезда. Мне сообщили, что корабль отходит раньше. — Конечно, она лгала, но Анна рассудила: если ей удастся разозлить компаньонку, то та может и поверить. — Вещей у меня немного, и я собираюсь уехать завтра, чтобы успеть на корабль вовремя. Ваше присутствие не требуется. Со мною будет эскорт из слуг и две моих служанки.
Компаньонка покраснела, а губы ее стали еще тоньше (если такое вообще возможно). Она вылетела из комнаты, не поклонившись, а лишь ограничившись легким кивком.
Конечно, Анна не делала распоряжений об отъезде. Зато она убедилась: за полчаса до срока, назначенного ею дуэнье, напротив ворот особняка появилось около десяти человек, одетых в ливрее Сесила, из них шесть — на конях. Анна вызвала дуэнью, а также управляющего, попросив того явиться вместе с четырьмя слугами.
— Вы шпионили за мной для Роберта Сесила, — объявила она прямо. Компаньонка дернулась и попыталась выразить протест, но хозяйка пресекла ее попытку. — Это установленный факт. — Она повернулась к управляющему, состарившемуся на службе Грэшему-отцу и Грэшему-сыну и искренне преданному хозяевам. — Простите, мистер Роберт, мне следует вам объясниться, и я с удовольствием изложу вам доказательства шпионажа за мной и за вашим домом в пользу одного из худших врагов вашего хозяина.
