Юрий Рябинин - Твердь небесная
Лет через пятнадцать папаша Годар и сам остался вдовцом. Приемных своих детей он выделил по совести, насколько это позволяло невеликое их с женой состояние. А с младшим Терри он никогда не расставался. Он дал сыну образование. И, разумеется, не военное. Он опекал его по ту пору, пока сам Терри не сделался вполне самостоятельным. Когда родился Паскаль, старый Годар совершенно освободил сына и невестку от забот о ребенке, предоставив им заниматься иными всякими важностями. А с Паскалем они сделались самыми добрыми, самыми нежными друзьями. Паскаль никому не был так предан, как деду, ни с кем не был так доверителен. Решившись жениться на Клодетте, он прежде посоветовался именно с дедушкой, а затем уже рассказал родителям о своей невесте.
Такую вот удивительную жизнь прожил отец мэтра Годара. В свои семьдесят три года он был на редкость бодр и крепок, мудр и остроумен. Дрягалов отозвался о нем в обычной своей образной манере: ядреный старик.Он всякий день прогуливался по Пиренейской улице до Пер-Лашез. И кто бы мог подумать, что этот суровый престарелый господин с осанкой и выправкой лейтенанта в свое время положил конец Второй республике, получил «Почетный легион» за Восточную войну, а во Вторую опиумную войну сделался обладателем несметных сокровищ китайских императоров. Но кто мог так подумать?..
Глава 11
В Гнездниковский Дрягалов отправился сразу, как только приехал в Москву. Он лишь завез домой Диму да наскоро расспросил по телефону управляющего, как идут дела в магазинах. Как и в первый раз, когда он приходил просить за Машеньку, так точно же и теперь, у Дрягалова совсем не было уверенности в успехе своего ходатайства. В первом случае даже его усердие имело куда как большее оправдание – он очертя голову бросился спасать любимую женщину. А за кого он идет просить теперь? Кто ему этот бедолага-студент? Только что ближний. Вот уж для полицейских причина уважительная!
Ставший – что уж говорить! – добрым знакомым Дрягалова, чиновник охранного отделения – Викентий Викентиевич, – кроме того, что он в своем опричном деле был непревзойденным искусником, одновременно являлся редкостным знатоком человеческой натуры. Он выстраивал со своими тайными агентами, или, как их называли в Гнездниковском, сотрудниками, особенные личные отношения, старался найти к каждому индивидуальный подход. Мало будет сказать, что он ими дорожил – дорожили своими сотрудниками все начальники: из охранного ли отделения, из полиции ли, из жандармского ли корпуса, – но Викентий Викентиевич, в отличие от большинства коллег, был с ними человечен. Именно человечен. В том смысле, что старался вникнуть в душу каждого, понять сотрудника, войти в его положение и, соответственно, строить работу с ним, учитывая его интересы, играя на этих интересах. Ровно таким образом он принудил к сотрудничеству Дрягалова: разобравшись в его душевных переживаниях, ловкий чиновник устроил их отношения так, что запутавшийся в личной жизни купец согласился служить ему на пользу истинно за совесть, поскольку чувствовал себя одолженным Викентием Викентиевичем. Но вместе с тем этот хитроумный государственный муж понимал, что из сотрудника нельзя, как из лимона, выжимать все до последней капли: он хорош и полезен до тех пор, пока лично заинтересован в сотрудничестве. Но как только у него наступает момент некоего психологического перелома, сотрудник становится не только менее полезным, но и подчас опасным для их дела: его могут разоблачить свои и в лучшем случае как-то от него избавиться, а в худшем еще и заставить поведать им подробности его провокационной деятельности. Вот этот-то момент и нужно уметь предупредить – для чего и самого человека, и самую его личную жизнь надо хорошо знать – и вовремя вывести сотрудника из большой игры.
Что касается конкретно Дрягалова и его сотрудничества с охранным отделением, то это был случай исключительный даже для опытнейшего Викентия Викентиевича. Исключительность случая состояла главным образом в том, что Дрягалов совершенно не зависел от учрежденияматериально, как почти все прочие сотрудники. Василий Никифорович, как известно, только забавлялся. Прихоти ради. Ему было забавно участвовать в кружке. Но и вынужденно попав в услужение к охранке, Дрягалов, при своей-то своевольной натуре, не смирился бы долго оставаться подневольным. В Гнездниковском это все хорошо понимали. Для лиц, стоящих во главе московского охранного отделения, и, в частности, для своего шефа-чиновника, Дрягалов был этаким enfant-gate [21], в благорасположении которого «les parente» заинтересованы не меньше, чем он сам в их доброжелательности к нему. Викентий Викентиевич, в частности, хотя и приходился как будто Василию Никифоровичу начальником, на самом деле благоговел перед ним и даже, пожалуй, завидовал Дрягалову. Ему импонировала способность необыкновенного сотрудника жить широко, с разни скою разудалью, не зная ничего невозможного, и при этом оставаться мирным членом общества. И не одно только колоссальное состояние позволяло Дрягалову быть разудалым и обязывало его оставаться верноподданным, но в первую голову особенный душевный склад. Но одновременно эта независимость и особенные его душевные свойства делали Дрягалова, с точки зрения охранного отделения, сотрудником не очень-то надежным. Это тоже понимал Викентий Викентиевич, почему он обычно и предпочитал работать либо с профессиональными революционерами, у которых не было никаких отходных путей, кроме однажды избранного единственного, либо с такими незначительными бесцветными личностями, как инженер Попонов. Одним словом, чиновник принял решение от сотрудничества с Дрягаловым отказаться – как поверенный Василий Никифорович для его дела теперь был, пожалуй, в большей мере опасен, нежели полезен.
О происшествии с двумя студентами из своего поднадзорного кружка чиновник узнал, конечно, пораньше Дрягалова, Машеньки и даже самой Хаи Гиндиной. Хотя Мещерина с Самородовым арестовала и не охранка вовсе, а сыскная полиция, в Гнездниковский сведения об этом поступили мгновенно. Равно и о том, что полиции удалось обнаружить и накрыть кружковскую типографию, за которой охранное отделение охотилось давно, да все безрезультатно. События эти заставили чиновника основательно задуматься. Как ему казалось, саломеевский кружок сделался для него почти родным. Он не один год следил уже за его деятельностью. Он его взлелеял. Он, если угодно, покровительствовал ему. Биографии большинства кружковцев были ему известны исключительно подробно. Для него кружок сделался своеобразным барометром, указывающим на состояние погоды в революционной среде.
