Псевдоним «Эльза» - Виктория Борисовна Дьякова
Как только Катя появилась в Стокгольме, её уже ждали агенты НКВД. Хорошо, что она, зная нравы своих хозяев, настояла на том, чтобы оберштурмфюрер СС Рильке переправлял их с княгиней Ливен в Швецию порознь. И когда её арестовали, княгиня Ливен была ещё на финской территории. Катя очень надеялась, что немцы выполнили свои обещания и, переправив княгиню Ливен в Швецию, нашли ей жилье. Во всяком случае, Рильке обещал, что снабдит старую княгиню деньгами.
С Катей же обошлись сурово. Посол СССР в Швеции Коллонтай позаботилась о том, чтобы представить в Москве поведение Кати как «провокационное и вызывающее», так она выразилась в докладе. И всё ради того, чтобы снять с себя ответственность за то, что вынуждена была выдать документы. Правда, другого Катя и не ждала. Она предчувствовала, несмотря на все заслуги, её ждёт расправа. «Советский строй не привык быть благодарным и своих граждан приучает, что выражать признательность – слабость, а не хочешь быть обязанным – лучше нахамить. Им все должны и бесплатно. Не им – Родине, как они выражаются. Родина никому ничего не должна. А Родина и Политбюро – это одно и то же. Кто влез в вожди, тот и Родина».
По прибытии в Москву Катю снова сняли с должности и, даже не разрешив заехать домой и переодеться, отправили в ссылку, в старую, разрушенную усадьбу князей Белозёрских. Отсюда она написала письмо Берии, с просьбой разрешить ей отправиться на лечение в Германию. Конечно, сам без санкции Хозяина Лаврентий решить ничего не мог. Он обратился к Сталину. Резолюция вождя не оставляла никакой надежды. «Ваше обращение, товарищ Берия, – писал вождь, – считаю нецелесообразным. Надо больше доверять нашей советской медицине, а не ездить на поклон к иностранцам. Товарищу Белозёрской в её обращении считаю необходимым отказать. И. Сталин».
Берия сам ей привёз ответ Хозяина, мялся с ноги на ногу, а что он мог сделать?
– От меня не зависит, – он как будто извинялся, отводя взгляд. – Мы все в равных условиях.
– Как скоты в стойле, – сказала она зло. – Заболел – подыхай.
– Но так не надо, не надо! – Лаврентий явно разнервничался. – Осторожнее, я тебя прошу.
– А что же осторожнее? – спросила она. – Мне теперь что, умирать?
Берия промолчал. Он знал ответ так же хорошо, как и она. И знал, что сам в любой момент может оказаться на её месте, как только отношение Хозяина к нему изменится.
– Попробуй, напиши ему лично, сама, – посоветовал он неуверенно и тут же безнадежно махнул рукой. – Хотя толку мало!
Она написала. Прошел ещё месяц. Ответа не было. И, скорее всего, не будет.
Прислонившись спиной к стене, Катя старалась подавить дрожь, которая охватила её. В кармане пальто она нащупала визитную карточку – Маренн дала ей перед отъездом из Хельсинки. «Чтоб обращались лечиться, – подумала Катя грустно. – Теперь уже не надо». Достав карточку из кармана, она смяла её и бросила в снег. «Не выпустят, а ослушаться – поди, попробуй. Найдут, достанут, убьют, чтоб другим неповадно было».
– Вы бы накинули тулуп, Екатерина Алексеевна, холодно.
Старый денщик князя Белозёрского Кузьма, присматривавший за усадьбой, сгорбившийся, седой как лунь, подошёл к ней и, покашливая, протянул свой старый заячий тулуп в пёстрых заплатках по швам.
– Я пока телогреечкой обойдусь, привычный, – сказал он хрипло. – А вы ж болеете, вам потеплее надо.
– Нет, Кузьма, мне не холодно, – ответила она, стараясь, чтобы он не заметил, что её бьёт озноб.
– Как не холодно, как не холодно, – Кузьма насильно закутал её в тулуп. – Да и шли бы покушали, матушка. Матрёна моя щи сварила. Правда, мяса у нас уже давно нет, – он вздохнул, – в щах тех воды больше, чем содержимого, так, корешки, обрезки всякие, мы ж пайка не получаем, государству мы люди не нужные, пользы не приносим, оно нас и не кормит. К тому же – из бывших, из казаков – косо смотрят. Мол, белогвардейщина недобитая. Иконы развесили по стенам, молятся, а уж всем известно, что Бога нет. Ну, это они так думают, – Кузьма усмехнулся, показав беззубую десну. – А из Москвы давно вам не присылали ничего, ни пайка, ни денег. Так что суп наш небогат, да тёплый. Идите, покушайте, Екатерина Алексеевна, – пригласил он. – Не так стыло будет. Я, к слову, фанеру раздобыл и досочек парочку, – сообщил, повеселев, – окна заделаю, не так дуть будет. Вам спать будет теплее. А то уж две ночи маетесь, заснуть не можете, то голова болит, то кашель.
«Да, хорошо хоть Лаврентий лекарство присылает пока, это уж он у Хозяина разрешения не спрашивает, раз спросил – больше не заикается, вдруг запретит? А без лекарства совсем тяжко было бы», – подумала Катя.
– Спасибо, Кузьма, правда теплее стало, – она плотно сжала руками края тулупа, озноб прошел. – Иди сам-то, – строго сказала она старику. – Не стой на ветру. Не молоденький, сам застудишься.
– Да иду, иду, матушка, дров ещё наколю для печки. В работе-то согреешься.
Прошаркав валенками по стылой земле, Кузьма ушел. Катя смотрела перед собой на расстилающуюся впереди заснеженную гладь озера с чёрными весенними полыньями, появившимися от мартовского солнца. В голову закралась крамольная мысль. Может быть, она зря не осталась с Машей в Хельсинки? Может быть, это был шанс, который предоставляется только один раз? Да, нашли бы. Всё равно нашли бы. Да, убили бы. И Алексея расстреляли бы, но о нём и так ни слуху ни духу. Берия просто отмалчивается, ясно, что разрешения от Хозяина на освобождение генерала Петровского у него нет. Да и сам Алексей давно уже мёртв наверняка, они просто время тянут. Ещё помучить желают – надеждой помучить, как это у них принято. Ничего бы не изменилось. Но, может быть, хоть бы пожила по-человечески месяц-другой, пока бы её нашли. Ведь правда как брошенная собака в конуре. Опять одна, в разрушенном промерзшем доме. Никому не нужна. Выброшена Хозяином за непослушание, чтобы умирать. Так он решил – Хозяин. Хозяин всей страны. И спасёт её только то, если вдруг у Хозяина какое срочное дело найдётся, которое никто, кроме неё, выполнить не сможет, вот тогда о ней вспомнят, вернут в Москву, в тепле поселят, покормят даже и направят на задание – послужить Родине. Ну а если не дотянешь до такого случая, что снова понадобишься, сама виновата, не дотерпела, померла раньше. Другого на твоё место найдут. И только память они не могут у неё отобрать, над памятью они не властны.
