Москвичи и черкесы - Е. Хамар-Дабанов
Впрочем, Петр Петрович довольно скоро проехал расстояние с небольшим в пятьсот верст. На двенадцатый день, утром, он накупил в Аксае стерлядей и чего мог найти и в час пополудни восседал за обедом на Змиевской станции. Вопреки увещеваниям жены, он объедался прежирным обедом до третьего часа; потом кушал кофе на крыльце станционного дома; потом с удовольствием пресыщения поглаживал рукою по брюшку и весело глядел на божий мир.
Послышался колокольчик. Вмиг тройка влетела во двор: коренная, коротко запряженная, пристяжные в польских шлейках вместо хомутов выходили вполтела вперед коренной. Два колокольчика на пестрой дуге, лошади все в мыле, новая крепкая телега: все показывало, какого рода был проезжий. Лихой ямщик, в красной рубахе, с фуражкой, обращенною козырьком к затылку, подтвердил эти догадки, когда закричал, останавливая тройку:
– Курьерских!
Магическое слово на станциях! Не успел проезжий, сбросив шинель, с видом сильной усталости вылезть из повозки, а ямщик поехать на рысях проваживать тройку, как на почтовом дворе все закипело. Из избы высыпал целый рой ямщиков, кто с мазальницею, кто с хомутом на плече. Пока мазали повозку и надевали хомуты на лошадей, проезжий потянулся, зевнул и пошел на крыльцо станционного дома. Трудно было разобрать черты его лица, покрытые густым слоем пыли; сюртук был на нем адъютантский; на груди висела сумка. Он вежливо поклонился Петру Петровичу. Смотритель, достегивая сюртук, встретил его на крыльце и, покинув свой грубый вид, сказал:
– Позвольте вашу подорожную?
Адъютант расстегнул сумку, вынул подорожную и, отдавая смотрителю, спросил:
– Нет ли здесь квасу? Вели мне подать напиться.
– Извините-с, кроме воды ничего нет! – отвечал смотритель, развертывая подорожную. Прочитав ее, он закричал: – Живо курьерских запрягать! – и вышел записать проезжающего.
– Не угодно ли вам вина? – спросил Петр Петрович.
– Покорнейше благодарю. Натощак голова разболится.
– Так милости просим покушать; мы только что из-за стола: славный обед удался!
– Много вам обязан; но, во-первых, это задержит меня, во-вторых, будет клонить ко сну: а этого-то ямщикам и нужно!
– По крайней мере, выкушайте кофе?
– Это с благодарностию приму.
Петр Петрович приказал подать кофе; между тем он уговаривал офицера отобедать.
– Право, не могу! – отвечал адъютант, – я уже и так потерял много времени на Военно-Грузинской дороге, по милости завала.
– Как, завал? – спросил Петр Петрович.
– Да, на днях снег обрушился с вершины Казбека и завалил Дарьяльское ущелье, по которому лежит дорога.
– И много навалило снегу?
– Не один снег: тут и лед, и камни, целые скалы сорвало, все смешалось вместе и завалило ущелье версты на четыре; вышиною саженей на восемь или на десять. Завал остановил на несколько часов течение Терека.
– А случались ли по дороге проезжие?
– Были, и погибали.
– Их, вероятно, вырывают здесь, как в Швейцарии?
– Нет, этого невозможно, потому что завал слишком глубок. Притом же, кто может знать, на каком именно месте погибли они. Когда, года через два, завал довольно стает, и его расчистят, тогда найдут остатки смолотых экипажей, людей и лошадей.
– Вы не встречали в Тифлисе Пустогородова?
– Которого? Я видел там двух, одного военного, другого путешественника.
– Военного.
– Александр Петрович по приезде в Тифлис подал немедленно в отпуск и в отставку, вслед за тем он не устоял против тамошнего климата и занемог желчною горячкою. Когда я выехал, он еще был опасен.
– Прасковья Петровна! Поди сюда! – закричал старик в сильном волнении. На крыльцо вышла пожилая женщина, он сказал ей встревоженным голосом: – Александр ведь болен горячкою!.. Вот господин офицер знает его.
Адьютант поклонился Прасковье Петровне и, на ее вопрос, повторил сказанное.
– А не видали ли вы другого Пустогородова, – спросила она, – что он делает?
– Как же! Я с ним познакомился, он уехал в Персию.
– Покинул больного брата?
– Он выехал, когда еще не приезжал Александр Петрович. Полковник фон Альтер, который ненавидит капитана Пустогородова и большой приятель с Николаем Петровичем, ускорил свой отъезд в Персию; будучи снабжен всем нужным для путешествия по той стране, он уехал вместе с меньшим братом, чтобы избежать встречи со старшим.
– Надолго ли поехал полковник фон Альтер в Персию? – спросила Китхен, стоявшая у дверей.
– Не могу вам определительно сказать; но думаю, что он не возвратится. Я слышал от Николая Петровича, что он намерен вступить в персидскую артиллерию, куда охотно принимаются иностранцы для обучения туземцев; а как он прусский подданный, то ему будет это легко. Говорят, полковник фон Альтер огорчен какими-то семейными обстоятельствами.
Вышедший на крыльцо станционный смотритель с подорожною прервал разговор.
– Староста, бери прогоны! – закричал адъютант.
– Я их получаю-с, – сказал смотритель.
– Знать не хочу: по правилам почтовой езды старосте отдаются прогоны.
– Все равно-с, как вам угодно.
Ямщик без шапки подошел к адъютанту.
– Сколько следует прогонных денег?
– Ничего-с, ваше превосходительство! – отвечал ямщик, почесывая голову; потом, поклонясь, сказал Поберегите, ваше сиятельство, лошадок.
– Вот я сейчас поберегу тебе бороду! – гневно возразил адъютант. – Сколько следует на тройку прогонов? Говори!
Мужик наконец вымолвил. Адъютант вынул кошелек и отсчитывал деньги. Между тем смотритель, кашлянув раза два, сказал запинаясь:
– Смею доложить-с, староста не виноват; они напуганы-с: на днях проехал фельдъегерь, они, дураки-с, взяли с него прогоны: тройка вся легла-с, а ямщик еще не отдохнет-с от побоев.
– Всякий делает, как знает; кто в деле, тот и в ответе! – отвечал адъютант, отдавая прогоны.
– Пословица говорит-с: отвага кандалы трет, отвага мед пьет-с, – заметил смотритель.
– Ваше сиятельство! Поклажи было в повозке – чемодан, сабля, ковер, шинель, всего пять штук? – доложил староста.
– Так! – отвечал адъютант. – Переплет-то хорош ли? Чоки подвязаны ли?
– Все исправно, ваше превосходительство!
– Подай огня закурить трубку.
– Позвольте у вас спросить, – сказал смотритель адъютанту, – все ли в Грузии благополучно?
– В каком отношении?
– То есть в рассуждении заразы-с, чумы-с, как мы попросту ее называем-с.
– Нравственная чума все сильна; но болезней нет.
– А мы слышали-с, половину народу вымерло-с. Ну, а
