Иван Дроздов - Подземный меридиан

— Рома, ты говоришь загадки. Сам же тянул Каирова в Москву. Наконец, он доктор наук, известный в научных кругах человек.

— Вот–вот, известный. О!.. Он очень известный!.. — Рома развел руками, словно хотел сказать:

«Его знает весь мир». И продолжал: — Но спросите вы у меня, какой он учёный!

— Рома, ты несправедлив к Каирову. Борис Фомич наш приятель.

— Знаю, знаю — не волнуйся. Я ему сделал книгу, я его тянул в Москву. Я! Я! Я!.. И никто другой. А теперь вижу: напрасно тянул!.. Сидел бы он в своем Степнянске — и все было бы хорошо. Но нет, его потянуло в Москву. А я, как дурак, подсунул рукопись академику. Не мог же я знать, что рукопись не его — чужая, что Каиров в ней и запятой не поставил.

— Он руководитель темы, у него имя. Понимаешь, имя!

— Имя, имя!.. — замахал руками Соловьев. — Будто я не знаю, как делается имя. Хлопнули фельетоном по башке, и куда полетело имя. Теперь вот опровергай да ещё в столичной прессе хвалебную статью о нем устраивай. Добро бы человек был, а то пузырь надутый. Он даже в разговоре со мной корчит из себя гения.

— Рома, ты раздражен и говоришь глупости. Ведь Каиров нужен в Москве… он и нам с тобой нужен, тебе может понадобиться. Мало ли что может случиться с тобой завтра. Академик болен: кто придет на его место — неизвестно.

— Конечно, Соня, конечно. Но мне противно, когда человек слишком не похож на себя. В другой раз я и сам себе становлюсь противен. Но я честен, не надеваю маски и не дурачу людей. Все знают, чего хочет Соловьев и чего он стоит. Я тоже это знаю и не лезу в облака. Я помощник, и это моя профессия. Многие думают, что я неудачник и дурак. Да, да, да!.. — остановил Соловьев жену, пытавшуюся ему возразить. — Люди, подобные Каирову, высоко задирают нос. Они слишком рано начинают верить в свое превосходство над всеми другими. Получают должности, звания и тотчас забывают, какими путями они это сделали. Я тянул не одного Каирова, и все они такие. Ну ничего, пусть Рома для них неудачник. Когда им припекает одно место, они бегут к Роме. Все бегут, все!.. Каиров тоже кричит: помоги!.. Рома Соловьев неудачник, Рома Соловьев неуч. А как только припечет — Рома, помоги!

— Но он тоже… если случится нужда…

— Да, он тоже. Особенно теперь, когда он стал директором института, а моя карьера шатается. Он будет служить. Конечно, Соня, будет. И если мне дадут под зад, он протянет мне руку. Не руку, а палец. Да, протянет! Иначе зачем бы я делал для него так много?

Соня принесла кефир в спальню и поставила на тумбочку в изголовье мужа.

— Успокойся, — сказала жена, — и ложись спать.

Роман Кириллович с усилием улыбнулся, нежно похлопал жену по щеке. Потом чинно, не торопясь, лег в постель. Софья Михайловна поправила под головой мужа подушку, дернула выключатель ночного бра и тихо удалилась в комнату, где спал её Мишенька.

Утром, собираясь на службу, Соловьев не вспомнил уже о Каирове — будто и не было звонка из Степнянска. Из кабинета он тотчас же позвонил редактору степнянской газеты.

Со Степнянском соединили тут же. Редактор долго не мог понять, кто с ним говорит.

— Государственный комитет! — кричал Соловьев в трубку. — Ну да, помощник председателя. Недовольны статьей о Каирове. Как вы могли пропустить?.. Академик будет опровергать!.. Подождать?.. Можно. Только вы там построже накажите клеветников и дайте свое опровержение… А как нее! Ошельмовали крупного учёного, оскорбили…

Редактор сбивчиво, путано говорил что–то в свое оправдание. Соловьев не церемонился.

— Ладно, — сказал он. — Подождем неделю, а там пеняйте на себя. — И повесил трубку.

Сыча вызвал редактор областной газеты. Он читал гранки свежего набора. Как всегда в утренние часы, он читал статьи очередного номера. И что бы ни случилось в редакции, в Степнянске, в целом мире, он должен был читать мокрые, пахнущие типографской краской полоски. Газета, как время, ждать не может.

— Здравствуйте, Василий Григорьевич! — сказал Сыч и встал почти по–военному напротив угла стола.

Редактор кивнул Сычу, но от гранок не оторвался — дочитывал статью. Читал, а на душе у него скребли кошки. В ушах ещё стоял нагловатый сиплый голосок Соловьева. Представлялось, как этот же Соловьев звонит секретарю обкома. «Ошельмовали крупного учёного. Накажите клеветников…»

Секретарь обкома — человек новый. Ах как бы не хотел редактор, чтобы в ушах нового секретаря раздалась трель московского соловья. Неизвестно, как будет реагировать секретарь обкома на звонок из Москвы. Хуже нет, когда претензии в адрес газеты исходили из Москвы. Тогда в обкоме говорили: «Докатились наши газетчики, Москва их ошибки разбирает». А что суждение в Москве высказано человеком второстепенным, а подчас и некомпетентным, что, наконец, человек этот и вообще не имеет права делать замечания от имени Москвы, а говорит только в расчете на простаков — как в данном случае и происходило, — так до всего этого никому дела нет.

Редактор за многие годы работы в газете хорошо знает психологическое воздействие слова «Москва», а потому и не задумывается, что это за человек Соловьев, почему он звонит. Важно, что Соловьев работает в Государственном комитете, что он помощник какого–то академика и может позвонить прямо в обком.

Редактор в нетерпении подвинулся в кресле, сел на самый краешек, будто спинка кресла была испачкана чем–то липким. Исподлобья глянул на Сыча, укоризненно глянул, нехорошо и снова склонился над гранкой.

Сыч знал своего начальника: он никогда не торопился принимать решения. Не шумел, не злился, никого не распекал. Но тот, кто давно с ним работает, научился угадывать его тайные мысли. Стол у редактора большой, удобный, с двумя львами на тумбах. Львы устрашающе раскрыли пасти. Впрочем, Евгений их не боится. На львов он даже не смотрит; Евгений смотрит на редактора и ждет, когда тот поднимет глаза. Но редактор продолжает читать. И Сыч знает, что это невнимание к сотруднику ложное, преднамеренное; редактор видит Сыча, думает о нем, соображает, что ему сказать и какое решение принять. Рука с карандашом бойко бежит по строчкам, иногда задержится, зачеркнет слово или поставит на полях «птичку», а затем снова прыгает по заголовкам, линейкам, заставкам.

Редактор покачивает головой, говорит:

— Строчки перепутаны, ошибок — тьма. И куда смотрит корректура?..

Голос у него тонкий и неспокойный. Он несколько раз взглядывал на телефон — видно, хотел кому–то позвонить, но удерживался. Потом все–таки позвонил.

Говорил тихо, не глядя на Сыча, спрятав голову и телефонную трубку под абажур настольной лампы.

— Да, да, опровергают. Из Москвы звонили. Вы с Сычом меня зарежете, вы меня уложите в больницу. Как я пропустил фельетон, ума не приложу. ещё ведь подумал: Каиров — величина, а они его, как мальчишку…