Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас
При ее приближении мужчины поспешно встали. Сколь дикими ни казались они на вид, им не подобало сидеть в присутствии знатной дамы, какие бы новые правила приличия ни были заведены в республиканской Франции.
Мадемуазель де Шеньер ответила на их приветствия с любезным достоинством, которое превращало большинство мужчин в ее добровольных слуг. Она несколько минут поговорила с ними об их стряпне, о том, как они живут, хотя с трудом понимала ответы даже тех из них, кто гордился своим умением говорить по-французски. Затем, бросив взгляд в сторону бревенчатых хижин на краю вырубки, спросила про господина де Шавере. Ей ответили, что он недавно отправился в лес с ружьем, видимо, желая подстрелить себе на завтрак какую-нибудь дичь. Ах, да вот он и возвращается и, право слово, похоже, он, как и все, будет доволен тушеным козленком, что готовится в котле.
С охотничьим ружьем через плечо Кантэн неторопливо шел по вырубке, и она радостно поспешила ему навстречу.
— Знаете, что меня больше всего обрадовало в нашем освобождении, Кантэн? Мысль, что им я обязана вам.
— О нет. Не мне. План спасения принадлежит Кадудалю.
Слишком учтивый тон молодого человека задел мадемуазель де Шеньер, и в ее глазах мелькнула тревога.
— Вы сердитесь на меня. Возможно, у вас есть на то причины. В Шавере я была с вами не великодушна.
— Мое участие в вашем освобождении отнюдь не доказывает, что вы были не правы.
— И то, что вы совершили в Ла Превале, тоже? Неужели вы воображаете, будто мы ничего не слышали?
— Я не совершил ничего особенного.
— Ничего особенного? С тех пор, как мне стало известно об этом, я сгораю со стыда оттого, что слушала лживые сплетни и на их основании сделала такие досадные выводы.
— Они были вполне логичны, во всяком случае — по видимости.
Она стояла перед ним, очаровательная в своем смирении.
— Тогда вы напомнили, что дали мне слово. Оно должно было перевесить любую видимость. Оно не требовало доказательств, которые вы потом представили мне, и какой ценой для себя… Вы должны были знать, что вас объявят вне закона и станут преследовать за то, что вы сделали. Вы уезжали именно с такой целью и ничего не сказали мне. Из гордости вы оставили меня терзаться неоправданными сомнениями на ваш счет.
Сердце Кантэна растаяло при виде искреннего раскаяния мадемуазель де Шеньер.
— Не из гордости. Нет. Из осторожности. Я не смел рассказать о своих намерениях даже вам.
— Вы не доверяли мне? Вероятно, я не имею права жаловаться. Я заслужила это своим недоверием. Вот чего я стыжусь больше всего.
Кантэн улыбнулся:
— В формировании наших мнений главное — очевидность, если… Но послушайте! Это уже другой вопрос.
— Если… Если что?
— Если интуитивная вера — назовем это так — не отвергнет очевидность, а с ней и неблагоприятные выводы. Видите ли, я говорил, что люблю вас.
Мадемуазель де Шеньер опустила голову.
— Да, — едва слышно ответила она. — Вы имеете право так говорить. Моя вера могла бы сделать меня более проницательной.
Она снова подняла глаза, в них блестели слезы.
— Что я могу еще сказать, Кантэн?
Он был побежден, и если не обнял ее на виду у стоящих вокруг костра шуанов, то его тон вполне заменил объятия.
— Мне не следовало вынуждать вас говорить об этом. Но я хотел, чтобы вы сами осознали заблуждения, которые заставили меня страдать.
— Кантэн!
— Теперь это не имеет значения. Вы поняли, как лживо может быть то, что кажется совершенно очевидным. В следующий раз вы не повторите своей ошибки. Все, что я вам сказал, правдиво, как сама истина: охранная грамота, смерть Буажелена, вступление во владение замком и имением Шавере, случайное прибытие Гоша. Что касается моего поведения в Ла Превале, то, по правде говоря, я действовал скорее из чувства долга перед графом де Пюизе, чем из политических пристрастий. Здесь я хочу быть с вами таким же честным, как и во всем остальном.
Она протянула к нему руки.
— Значит, мир?
Кантэн взял руки Жермены в свои, его глаза сияли.
— И, надеюсь, навсегда.
Затем, словно собственные слова напомнили ему об опасностях, которые могут сократить для них этот срок, Кантэн заговорил о необходимости проводить Жермену и ее родственников на берег и переправить обратно в Англию, где им следует оставаться до окончания гражданского раздора во Франции.
Жермена покачала головой.
— Это невозможно. Госпожа де Шеньер не вынесет тягот морского путешествия. Для него нужны мужская выносливость и сила. Кроме того, мы уже приняли решение. Когда нас арестовали, мы собирали вещи, чтобы уехать в Кэтлегон. Должно быть, госпожа де Белланже знала про приказ о нашем аресте. Она предупредила нас и настоятельно советовала приехать в Кэтлегон, где, по ее уверению, мы были бы в полной безопасности. И если бы не колебания тетушки и ее личная неприязнь к виконтессе, мы не стали бы медлить с отъездом.
Кантэн подумал, что ему понятны как неприязнь госпожи де Шеньер к виконтессе, так и причина, благодаря которой Кэтлегон пользуется неприкосновенностью. И то и другое проистекало из одного источника. Впервые за время их знакомства он одобрил госпожу де Шеньер. Но не до такой степени, чтобы оправдать ее пренебрежение покровительством генерала Гоша.
— Арест, — закончила Жермена, — положил конец колебаниям тетушки. В конце концов, она всего лишь человек.
— Признаться, я тоже никогда не считал ее ангелом.
Жермена улыбнулась и вздохнула. Они не спеша пошли по вырубке.
— Ни в самих Шеньерах, ни в их женах нет ничего ангельского. Странное, необузданное, несчастное семейство, раздираемое внутренней ненавистью, которая не однажды приводила к братоубийству. Так было всегда.
— Вот и объяснение всему, что со мной случилось. Такова традиция Шеньеров.
Их разговор прервало появление Констана. Он приближался, тяжело опираясь на палку. Бледность придавала его смуглому лицу зеленоватый оттенок. Он приветствовал их с сардонической улыбкой.
— О, Жермена! Вы воспользовались возможностью поблагодарить своего спасителя. Очень достойно с вашей стороны.
— Разве он также и не ваш спаситель, Констан?
— Дитя, вы смешите меня. Я еще слишком слаб от раны, нанесенной его друзьями. Вот и ответ.
Однако рассмеялся не младший де Шеньер, а Кантэн.
— С каким смехотворным упрямством вы цепляетесь за эту любезную вашему сердцу выдумку!
— С тех пор вы, как вижу, сменили компанию. Полагаю, что нынешняя при сложившихся обстоятельствах вам более удобна. Что же, бегать с зайцами и одновременно охотиться на них с собаками можно лишь до тех пор, пока собаки не разгадают вашу хитрость и не разорвут вас. Этим обычно и кончается.
