Виталий Гладкий - Вечный хранитель
— Как я вас понимаю, ваше сиятельство… — Винтер тоже попытался изобразить льстивую улыбку, но это у него не очень получилось. — У меня у самого — особенно зимними вечерами — ноют старые раны.
— Даже так? Значит, и вам пришлось побывать в переделках…
— Да уж, пришлось…
— А вы присаживайтесь, присаживайтесь. Вот сюда, прошу-с. Не хотите ли испить чаю или кофию? А может, чего-нибудь покрепче?..
— Благодарствую, ваше сиятельство. Однако дело прежде всего. Думаю, оно относится к безотлагательным. Но самое главное — мое дело имеет прямое и непосредственное отношение к безопасности государства Российского.
— Даже так… — Остерман посуровел. — Что ж, барон, я готов вас выслушать.
«Будет просить денег… — подумал он тоскливо. — Ей-ей, будет. И под свою просьбу постарается подвести солидный фундамент. Брехать — не пахать… А как не дашь? Я много задолжал Ордену Иисуса… Думал, что хоть в России они от меня отстанут. Ан, нет… приперся… сам адмонитор[82], судя по жетону. Фигура… Дьявол!»
Винтер начал без вступления — скупо и конкретно:
— Против императрицы Анны Леопольдовны зреет заговор…
«Эка хватил! — скептически ухмыльнулся про себя Остерман. — Сия новость стара как мир. Где власть, там и заговоры. На том стоим. Но послушаем, послушаем…»
— Возглавляют его маркиз де Шетарди и шведский посланник барон Нолькен, — между тем продолжал Винтер. — Это очень опасно, ваша светлость…
— И кого они хотят видеть на российском престоле? — осторожно поинтересовался Остерман.
— Цесаревну Елизавету Петровну, — сухо ответил Винтер, воткнув свои страшные — колдовские по определению Мавры Ивановны — глазищи прямо в сердце генерал-адмирала.
Остерман даже задохнулся на миг от такой «радужной» перспективы. Даже боль в ногах куда-то пропала, и он почувствовал, что способен сейчас вскочить и бежать босиком до самого дворца. Если Елизавета Петровна станет императрицей… О, нет! Тогда лучше сразу камень на шею — и в Неву.
— Это невозможно, — машинально ответил он Винтеру, все еще путаясь в своих суматошливых мыслях. — Она не посмеет! И потом, Елизавете Петровне больше нравится жить в Москве… там у нее постоянно балы, ассамблеи… Она любит охотиться, разные игры затевает. Ее не прельщают тяжкие государственные заботы.
— Возможно, — согласился Винтер. — И будь в этом деле замешаны лишь Шетарди и Нолькен, я бы согласился, что переворот не состоится. Но вся соль в том, что за это дело взялся граф Сен-Жермен.
— Что вы говорите?!
— Да, да, уж поверьте мне.
— И все же я не могу поверить. Граф — человек новый в Петербурге. Он весь на виду. И прекрасно отдает себе отчет в том, что малейшее подозрение о его причастности к заговору может стоить ему жизни.
Барон Винтер зловеще рассмеялся. Это было так неожиданно, что Остерман вздрогнул.
— Ваша светлость, вы плохо знаете Сен-Жермена. Ему уже два раза пытались отрубить голову, однажды он стоял под виселицей, а еще к Сен-Жермену раз десять подсылали наемных убийц. И ничего, граф до сих пор жив. Мало того, почти все европейские правители от него без ума. Они считают за честь принимать у себя Сен-Жермена. Как вам такой кунштюк?
— Но это еще ничего не доказывает, — слабо сопротивлялся Остерман. — Где факты его участия в заговоре? Без достоверных фактов я бессилен что-либо предпринять. А руководствоваться слухами в моем положении непозволительно.
— Факты? — Винтер остро прищурился. — Что ж, тут вы правы. За руку Сен-Жермена поймать сложно, как бы не сказать — невозможно. Но интрига уже закручена, и первый ход в игре сделает Швеция. По наущению Франции и не без совета Сен-Жермена, который, кстати, имеет большое влияние на короля Людовика XV, шведы вскоре объявят войну России.
— Зачем?! Это глупо. Мы договорились со шведами…
— Ваше сиятельство! — довольно бесцеремонно перебил Винтер Остермана. — Вам хорошо известно, что сближение России с Австрией нежелательно не только для Пруссии, но и для Франции. Поэтому французы приложили много усилий, чтобы началась эта новая война, которая должна, по их задумке, помочь убрать с российского престола Брауншвейгскую фамилию. По моим сведениям, шведы собираются выпустить манифест, обращенный к русским, где объявят себя защитниками прав на российский трон Елизаветы и Петра, герцога Голштинского. Сильный ход, согласитесь. Ни и это еще не все. В благодарность за военную помощь в восшествии на престол Нолькен и Шетарди убеждают Елизавету Петровну уступить шведам русские прибалтийские земли.
— Даже так…
— Именно так.
«Матерь Божья! — подумал ошеломленный Остерман. — А ведь и правда это дело может выгореть. Прав был Головкин, ах, как прав, когда советовал Анне Леопольдовне, для прекращения всяких попыток к ее ниспровержению, принять титул императрицы. А она решила отложить коронование до дня своего рождения — до 7 декабря. Как бы не было поздно…»
Остерман, как никто другой, понимал, что Анна Леопольдовна мало пригодна к той роли, которая выпала на ее долю. Она была необразованная, ленивая, беспечная, не хотела и не умела вникать в государственные дела, но, с другой стороны, вмешивалась в управление страной и хотела всем распоряжаться по своему усмотрению.
Главным занятием правительницы была карточная игра, а любимым обществом — кружок лично близких ей людей во главе с ее фавориткой Юлианой Менгден. Нередко они собирались у нее с самого утра. Анна Леопольдовна выходила к ним прямо из спальни, не наряжаясь, не умываясь и даже не причесываясь, и проводила с ними в таком виде весь день до вечера, болтая о разных пустяках и играя в карты.
— И что ответила Елизавета Петровна? — с надеждой спросил Остерман.
— Ни да, ни нет. По-моему, она пока еще не решила, как ей быть.
«А может, просто притворяется… — Остерман крепко стиснул зубы. — Она истинная дочь своего отца. Взрывная, энергичная, шумная, взбалмошная — и в то же время весьма осторожная и дальновидная. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Жаль, что цесаревна не дала согласие шведам на отступные в виде прибалтийских земель. Очень жаль… Какой козырь мог быть в моих руках!»
— Допустим, все сказанное вами — правда… — Остерман вперил свой мгновенно отяжелевший взгляд в хищное аскетическое лицо Винтера. — Естественно, все остальные действия — это моя прерогатива. Но вам-то какая от этого выгода? Чего вы ждете от меня — наград, званий, почестей, наконец, жалованных земель с деревнями и крепостными душами? Ладно, пусть не от меня — от Российского государства, не суть важно.
