Николай Бахрошин - Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Впрочем, какой простой человек сможет разобрать закорючки древнего письма, составляя из них слова со смыслом? Баба Шешня с уважением косилась на его котомку. Письмена — это тоже чародейство, всегда догадывалась она. Как иначе? Те, кто их составлял, давно уже умерли, а до сих пор разговаривают! На то они и кудесники…
Тщедушный Тутя-молчальник нес за спиной на двух лямках небольшую кожаную суму со всякими снадобьями, зельями и особо сильными оберегами. Сама Шешня тащила припасы. Спотыкаясь от торопливости на скользкой звериной тропе, шипела сквозь зубы, но за кудесниками тянулась.
Оглянулись они только много спустя, взойдя на третий по счету холм, откуда издалека был виден дремучий Ерошин лес. Над древним капищем уже стоял густой, черный столб дыма, какой бывает при догорающих пожарах. Присмотревшись к нему, опытным глазом можно было увидеть, как радостно крутятся вокруг дыма бестелесные бесы, как хитро кривляются рогатые анчутки, злые духи воды и воздуха, как пляшут шустрые злыдни, разносящие всем несчастья.
Правильно люди говорят — святу месту пусту не быть! Его обязательно займет собой черная, нечистая сила… Ладно, пусть, теперь ее воля. Отныне ей суждено здесь править. Известно, для нечисти брошенные святые места слаще выдержанного меда, она туда сходится со всей округи…
Все это Тутя и Ратень сказали друг другу, обменявшись взглядами. Так же без слов, поднявши глаза к небу, проводили старого Олеся в последний путь. Сгорел старый волхв, ушел в светлый Ирий по огненной небесной дороге…
Баба Шешня, как обычно, ничего не поняла из их безмолвного разговора. Стояла молча, дышала часто, ладонью вытирала соленый пот со лба и щек и довольно щурилась на щедрое летнее солнышко, проглядывающее сквозь тучи. Слушала, как внутри нее копошится новая жизнь. Кто стал отцом, белесый Тутя, могучий Ратень или сам Олесь, который старый-старый, а тоже оказался на что-то годен, она не могла сказать. Да и неважно, все свои, все вокруг родичи.
«Родится мальчик, отдам, как положено после волховского зачатия, кудесникам в обучение. Ну, а если девочка — вся мне останется», — думала она, улыбаясь по-доброму тому, кто внутри ее.
16
Он, великан, не пошевелился…
Да, я, Рагнар, конунг и ярл, теперь ясно видел, что это был настоящий лесной великан, ростом вдвое против человеческого. Могучий, широкий и красноглазый. Я не тлю, как он выбрался из сумрачного Утгарда, чтобы поселиться в этом диком лесу, которого, видимо, не достигают даже взгляды всевидящих богов-ассов. Впрочем, после колдовского огня поличей трудно было удивиться чему-то еще…
Великан неподвижно стоял между елками и смотрел на меня, свесив почти до колен толстые, как бревна, руки.
Пристально уставился маленькими, налитыми красным огнем глазами. Только глянув на елки рядом с ним, я понял, какой он огромный. И еще я понял, глядя на его могучее тело, где под мехом бугрились круглые мышцы, как трудно придется нашим воинам-эйнхериям в грядущий день Рагнаради сражаться с такими врагами… Не испугался, нет! Хотя, если сказать до конца, был близок к этому…
Значит, тот мохнатый, которого я пометил своей секирой, был только маленьким великаном. Великаном-ребенком. А этот настоящий, большой. Свирепый, как Дюги. Страшный взглядом, от которого леденело в груди, сохло во рту и цепенели, наливаясь тяжестью, руки и ноги… Холодные, колдовские, завораживающие глаза…
Они туманили, гнули меня к земле, эти красные, как угли, глаза…
Наваждение…
Но я был воин и конунг. Я рванулся под его взглядом! Напрягся духом, растопил его взор своей боевой яростью. Белым туманом берсерка развеял его красный взгляд…
Громко призвав на помощь Одина и Тюра, искусного с любым оружием, я вскочил на ноги. Приготовился к бою, выставив секиру перед собой. Мне показалось, что он засмеялся, обнажив крепкие, в палец толщиной, клыки. Или оскалился? Издевался?
Великан. Дух. Я никогда еще не сражался с духами и великанами. Я никогда не боялся ни людей, ни зверей, но кто знает, на что способны духи и великаны! Оружия не было в его руках, но зачем оружие при таких руках, которые толще, чем ноги лошади?
Может, шкура его, как доспехи, заколдована от железа? Смятение шевелилось у меня в животе, но я не забывал, что я — воин. Пусть это будет моя последняя битва, но я уйду к Одину, презирая великана лицом в лицо! Пусть будет так!
Я выпрямился, запел боевую песню. Как подсказывает ратное искусство, пошел мелкими шагами по кругу, обходя лесного духа. Ожидал момента, когда можно напасть. Он, казалось, лениво, не торопясь поворачивался за моими движениями. Могучий великан, бесстрашный, достойный соперник для знаменитого конунга…
Выбрав момент, я прыгнул к нему быстро и неожиданно. Махнул секирой с дальнего расстояния, отвлек глаза и тут же, перекинув секиру на другую руку, ударил понизу, чтобы подрубить ноги. Но лезвие, свистнув в воздухе, ушло в никуда. Хотя, казалось, он почти не пошевелился. Просто чуть двинул рукой, сбивая удар. Опытный…
Я отскочил. И тут же он напал на меня. Прыгнул неслышно и быстро, как кошка на мясо.
Я, Рагнар, — великий воин, закаленный во многих боях! Мне есть чем гордиться! Семнадцать храбрецов я отправил к воротам Валгаллы в поединках на равном оружии. Десятками убивал я врагов в набегах, неудержимых, как морские приливы. Но такой быстроты никогда не видел. Я не успел заметить, как великан приблизился ко мне вплотную. Запоздало махнув в пустоту секирой, я вдруг почувствовал, что он вырывает Фьери из моих рук, как взрослый шутя отбирает у ребенка деревянный меч.
Он зарычал, оглушая, и деревья вокруг задрожали от страха. Переломил о колено древко Фьери, как хворостину. Мягко, по-кошачьи, цапнул меня за плечо огромной рукой. Пальцы его оказались длинными и твердыми, как ножи. Зажали меня, словно кузнечные клещи.
Я рванулся. Но что мог поделать я, человек, против его великаньей силы?
Последнее, что я видел, — его красные глаза и оскаленную, горячую, смрадную пасть перед своим лицом. Чувствовал его железные руки, сжимавшие мою шею так, что она хрустела…
Один, Отец Павших, я иду к тебе! Я, Рагнар Большая Секира, не побежденный людьми и сломленный только колдунами и великанами!
17
Я, Весеня, сын Яра, сына Затеся, пока еще молодой телом. Пусть. Но теперь, после сечи со свеями, без похвальбы скажу, я уже бывалый воин. Бойкий, как дружинники князя Добружа или сами свей. Спокойный и холодный, как железо меча, отдыхающего между боями в ножнах. Одного врага я уже отправил к его богам ножом, это все знают. Потом на реке, стрелами, достал еще не меньше чем двух. Эти тоже утонули, сам видел…
