Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Я перечисляю все это, чтобы обосновать сумму, о которой вынуждена просить, – не из алчности, а лишь потому, что я небогата и тоже нахожусь на пороге старости, а значит, деньги мне нужны.
Напоминаю, что долги, оставленные Вашей невесткой, составляют 3500 франков. Вы можете отправить их мне через французское консульство, с которым я связалась для перевода этого письма и которое позаботится о дальнейшем прохождении платежа».
6
Бедная мадам Леонтина! Ее надежды были горько обмануты! В третьем конверте, датированном 17 ноября 1799 года, лежало краткое сообщение, которое французское консульство в Альбесе отправило на адрес вдовы Дюпон, рю де Вье Огюстен, 12, Париж, с копией Николя Оливаресу.
Чиновник, ответственный за исполнение поручения, сухим казенным языком сообщал мадам Леонтине, что доставил письмо адресату и впоследствии провел расследование в отношении указанного лица. В ходе расследования выяснилось, что месье Николя Оливарес – живущий в крайней бедности старик, чье здоровье совершенно подорвано. У него нет ни земли, ни скота, ни тем более сбережений, его дом был разрушен до основания и теперь едва защищает от непогоды, а единственное, что спасает этого человека от голодной смерти, – овощи с крохотного огорода, выделенного ему приходским священником по доброте душевной.
Сознавая, что вдова Дюпон не сможет получить из этого источника никакого возмещения своих затрат, консул также провел расследование в отношении семьи его невестки. Члены этого семейства, Унали, принимавшие, как и Оливаресы, активное участие в бунте против вице-короля, были, как и Оливаресы, лишены собственности и казнены, а прочие – заключены в тюрьму или сосланы. Из всей семьи на тот момент в живых оставались только два нищих старика, давно обретавшиеся в приюте для неимущих, и мальчишка-подпасок. Священник, помогавший в расследовании, также позволил консулу свериться с приходскими книгами, из которых выяснилось, что синьора Арканджела Унали, в замужестве Оливарес, не имела, за исключением двух казненных, ни других братьев, ни сестер, как старших, так и младших.
Тебе не кажется, дядя, что без этой последней детали вполне можно было обойтись? Я так и представляю себе, как чиновник-француз злорадно потирает руки, не только разочаровав вдову в ее ожиданиях, но и заставив мучиться подозрениями, строить догадки относительно личности мадемуазель Эжени. Что же за авантюристка жила в ее доме, притворяясь несуществующей старшей сестрой?
Когда Лео дочитал эти строки (а сообщение было на французском, так что, вероятно, бедняга Николя не понял ни слова и просто сложил его в шкаф вместе с другими бумагами), Лауретта занервничала. Она далеко не глупа и прекрасно знает историю нашей семьи, так что ей не потребовалось много времени, чтобы идентифицировать таинственную Эжени. Кроме того, три переплетенных инициала, выгравированные на медальоне (как назло, рядом с гербом Ферреллов), давали нам полное имя: Клара Евгения. Так вот куда она направилась, оставив монастырь и своих детей, когда покинула Ордале, – в Париж, где ждала ее любовь! Кто бы мог подумать? Ты, да? Ты уже думал об этом, дядя? И ты оказался прав. Это подтвердили два самых старых письма, полученные Арканджелой в первые годы изгнания, когда Клара Евгения сперва была заключена в крепости, а потом в монастыре вместе с дочерьми.
Лауретта даже хотела порвать эти письма в мелкие клочья, чтобы не дать Лео их прочесть, но он настаивал: «Поверь, я делаю это не из болезненного любопытства, а лишь потому, что это очень важные исторические документы» – так он сказал.
Жаль, что Лауретта их все-таки порвала: уверена, она сделала это, как только вернулась домой. А ведь это были два чудесных любовных письма, полные поэтических выражений и изящных метафор, какими пользовалась знать в те годы. Сейчас, я попробую вспомнить – дело непростое, поскольку здесь нет нити повествования, только выражение чувств, которые автор письма не может и не хочет скрывать. «Мой ангел, жизнь моя, все, что у меня есть, мое проклятие и мое спасение, мой ад и мой рай! Я завидую бумаге, на которую через несколько дней ляжет твой взгляд, которой коснутся твои легкие, слегка надушенные пальцы, страстный поцелуй твоих губ. Нет ни секунды, когда бы я не думала о тебе, ни единой частицы моего тела, которая бы не сгорала от любовной жажды и голода. Я прижимаю к губам уголок письма, что ты мне прислала, зная, что его целовали твои уста. О дорогая, неужели это единственные поцелуи, которые нам теперь позволены? Я умру, если не смогу коснуться тебя, если слияние наших душ не завершится слиянием тел! Прижимаясь к сочащимся влагой стенам этой крепости (или этого монастыря), я чувствую аромат твоего дыхания, твоей шелковистой кожи, в моих ушах звучит эхо твоего нежного голоса. Мой ангел, архангел, являющийся мне во снах, я люблю тебя больше, чем своих детей, которых без колебаний оставила ради тебя, больше собственной чести, больше жизни. Пусть люди думают и говорят что им угодно, я не стыжусь нашей любви, а, напротив, несу ее гордо, как знамя победы». Ну и так далее.
Знаешь, дядя, мне никто никогда не писал таких писем, и оно тронуло меня до слез. Жаль, что ни одна из этих двух женщин не похоронена в Ордале, иначе я бы непременно принесла на их могилы цветы. Может, они на Пер-Лашез? Если бы тогда, в 1961-м, когда ты повез нас в Париж, я была в курсе этой истории, обязательно поискала бы. Какое счастье, что бабушка Ада ничего не знала! Она ведь стыдилась даже прапрабабки-бандитки – а представь себе, как бы ее поразила новость, что та еще и лесбиянка!
Дядя Тан слушал, молча поглаживая руку Ады, а ей вдруг вспомнился эпизод с сомнамбулой, описанный в бабушкином дневнике, и совет, данный духом давно умершей Клары Евгении: «Мир не имеет права нас судить. Это твоя радость и твоя боль. Другим не понять».
Если об истории двух любовниц тогда никто не знал, откуда же эти слова? Возможно ли, что медиуму из переулка Красного Цветка действительно удалось связаться с покойными? И что тогда могла означать фраза, произнесенная духом Химены: «Ты та, кого не знаешь. Помни, любовь – начало всего»?
7
В кинотеатре «Аристон» давали ретроспективу фильмов, представленных в прошлом году в Каннах. Как всегда, в Донору все приходило с опозданием. Дядя успел посмотреть «Человека из мрамора» Вайды и «Дерево для башмаков» Ольми без нее. В тот день (а до возвращения Ады в Болонью их оставалось всего пять) он предложил племяннице сходить с ним на «Мольера» Арианы Мнушкиной. Ада тотчас же согласилась, хотя уже видела этот фильм вместе с Джулиано: тогда он ей очень понравился, хотя она, как всегда, когда образы на экране глубоко задевали чувства, разрыдалась, и Джулиано пришлось, беззвучно посмеиваясь, ее утешать. Как же она тоскует по тому бумажному носовому платочку, который он вкладывал ей в ладонь в темном зале, заслышав первый же всхлип! Интересно, кого Джулиано теперь водит в кино? Она все еще ничего не рассказала никому в семье об их
