Александр Дюма - Инженю
— В вас, мадемуазель.
— Во мне? — с удивлением воскликнула девушка.
— Несомненно. Мне кажется, для этого вы достаточно красивы.
Инженю покраснела.
— Простите, сударь, я желала бы знать, с кем имею честь говорить, — сказала она.
— О мадемуазель, мое имя вам ничего не скажет, ибо, я уверен, оно вам не известно.
— Это неважно, сударь.
— Моя фамилия Оже, мадемуазель. Инженю ответила ему легким кивком. Фамилия Оже, действительно, ни о чем ей не сказала.
Но девушка выглядела такой простодушной, что незнакомец, хотя и казался человеком маловосприимчивым к подобному, продолжал молча разглядывать Инженю.
Это молчание выглядело странным, ибо было хорошо заметно: незнакомцу есть о чем сказать, что все это у него на губах, но, тем не менее, заговорить об этом он не осмеливается.
— Слушаю вас, сударь, — рискнула начать Инженю.
— Черт возьми! Дело в том…
— Вы не решаетесь?
Оже протянул к Инженю руку, что заставило ее сделать шаг назад.
— Черт возьми! — повторил он. — Сказать об этом нелегко.
Инженю снова покраснела.
Краска смущения, казалось, стала преградой, которую не смели преодолеть слова незнакомца.
— Право же, я предпочитаю говорить с вашим отцом, чем с вами, мадемуазель! — неожиданно воскликнул он.
Инженю поняла, что есть лишь одна возможность избавиться от этого человека, и, рискуя вызвать недовольство отца, предложила:
— Тогда, сударь, подождите меня здесь. Я пойду предупрежу отца.
И девушка вошла в комнату романиста.
В то время Ретиф де ла Бретон публиковал «Ночи Парижа» и был занят работой над этим произведением.
С правой стороны перед его столом находилась наборная касса, до которой он легко мог дотянуться: по установившейся привычке Ретиф не писал, а набирал свой текст. Он находил в таком способе сочинительства двойную экономию — экономию времени и денег.
Подробности сочиняемой книги вызывали у него улыбку, свидетельствующую, что он очень собой доволен: ошибиться в этом было невозможно.
Ретиф был великий труженик и, подобно всем великим труженикам, когда их слишком часто отрывают от работы, громко возмущался тем, что ему мешают; но, если дверь в его комнату оставалась закрытой часа два-три, ему нравилось, если его беспокоят, хотя при этом для вида он неизменно слегка ворчал.
— Извините меня, отец, — обратилась к нему Инженю, — но незнакомец, некто господин Оже, просит поговорить с вами по важному делу.
— Господин Оже? — переспросил Ретиф, роясь в памяти. — Я не знаю такого.
— Вот и хорошо, милостивый государь, значит, мы познакомимся, — послышался голос из-за спины Инженю.
Ретиф де ла Бретон повернулся в ту сторону, откуда донесся голос, и увидел голову, выглядывавшую из-за плеча дочери.
— И что же вам угодно? — осведомился он.
— Сударь, не будете ли вы столь добры выслушать меня наедине? — ответил Оже.
Ретиф де ла Бретон взглядом велел дочери удалиться; Оже провожал девушку глазами до тех пор, пока за ней не закрылась дверь, и, когда они остались вдвоем, с облегчением вздохнул.
— Ах, признаться, теперь я чувствую себя свободнее! Невинный вид этого очаровательного создания словно замораживал мой язык.
— Но почему же, сударь? — спросил Ретиф не без удивления, которому в ходе всего последующего разговора предстояло возрастать.
— По причине того вопроса, что я хочу вам задать, милостивый государь, — ответил незнакомец.
— И каков этот вопрос?
— Располагает ли собой мадемуазель ваша дочь, сударь?
— Что вы имеете в виду? — изумился Ретиф. — Что значит располагает? Я не понимаю вас.
— В таком случае попытаюсь сейчас объяснить.
— Вы окажете мне услугу.
— Я имею честь спросить вас, сударь, есть ли у мадемуазель Инженю муж?
— Нет, конечно.
— А любовник?
— Помилуйте, сударь! — воскликнул Ретиф, словно вырастая на несколько дюймов.
— Да, я понимаю, — с невероятной наглостью возразил Оже, — на первый взгляд вопрос кажется нескромным, но, тем не менее, таковым он не является.
— Вы в самом деле так считаете? — ответил потрясенный Ретиф.
— Несомненно! Ведь вы хотите, чтобы ваша дочь была богатой и счастливой?
— Разумеется. Это желание любого отца, имеющего дочь таких лет.
— Так вот, сударь, мадемуазель Инженю упустила бы свое счастье, если бы не была свободна.
Ретиф подумал, что человек в темно-сером сюртуке пришел просить у него руки дочери, и смерил его с ног до головы пронзительным взглядом.
— Ну и ну! — пробормотал он. — И каковы же ваши предложения?
— Вот именно, сударь, предложения! — подхватил Оже. — Как вы полагаете распорядиться юной особой?
— Сделать ее честной женщиной, сударь, подобно тому как я сделал ее честной девушкой.
— Понятно, вы намерены отдать ее замуж за какого-нибудь механика, за какого-нибудь художника, за какого-нибудь беднягу-поэта или журналиста.
— Вы правы, — ответил Ретиф. — И что из этого?
— Как что? Я предполагаю, что вам, должно быть, уже делали немало подобного рода предложений.
— Не далее как вчера, сударь, мне было сделано одно предложение, причем из самых достойных.
— Надеюсь, вы отказали?
— Почему, скажите, пожалуйста, вы на это надеетесь?
— Потому, что сегодня я пришел предложить вам кое-что получше.
— Получше?! Но вы же не знаете, что мне предлагали.
— Это совершенно неважно.
— Однако…
— Мне нет нужды знать это, если учесть, что в одном я уверен.
— В чем же?
— В том, что, как я уже сказал, сегодня я пришел предложить вам кое-что получше того, что вам предлагали вчера.
«Ага! — подумал Ретиф. — Инженю идет с торгов. Отлично!»
— Кстати, я знаю, вернее, догадываюсь…
— Кто был претендент?
— Бедный молодой человек!
— Да.
— Без гроша в кармане!
— Не уверен.
— Без прочного положения!
— Извините, он называл себя резчиком.
— Вот как! Он так себя называл…
— Да, сударь, хотя на самом деле оказался дворянином.
— Дворянином?
— Именно, сударь, дворянином!
— Прекрасно, но я-то пришел предложить вам кое-что получше, господин Ретиф.
— Хорошо!
— Я пришел предложить вам вельможу.
— Который женится на моей дочери?
— Клянусь честью, да!
— Вы шутите?
— Нисколько.
— Вельможу?
— Ну да, выбор за вами.
Сомнение начало закрадываться в сердце Ретифа, а лицо его невольно стало краснеть.
— Вы говорите, что он хочет жениться? — недоверчиво спросил он.
— Да.
— Разве вельможа женится на бедной девушке?
— Полно! Я же не говорю вам, что он обвенчается с ней в соборе Богоматери, — нагло ответил Оже, ободренный добродушием и долготерпением Ретифа.
