Хлеб печали - Станислава Радецкая
…а потом, когда фельдмаршал будет говорить речь о том, как они спасли от турок столицу (пусть это будет столица, хотя всем понятно, что турки не могут дойти до Вены!) и что представит их императору для получения высшей награды, из толпы появится дедушка, строгий и величавый. «Матильда-Шарлотта-Анна-София фон Нидерхоф, - скажет он, держа руку на шпаге с искусно выкованной гардой, - я горжусь тобой. Ты достойна своих предков, и твои родители были бы довольны, если б видели тебя сейчас». Тогда она бросится ему на шею… То есть, нет, она сделает шаг назад и присядет в книксене… Хотя нет, юноши так не делают. Поэтому она просто низко поклонится, и перо от шляпы взметнет пыль с земли. «Это ваша заслуга, сударь, - скажет она. – Вы, мой дед, воспитывали меня так, как должно воспитывать людей благородных, и я счастлива, что оправдала ваши ожидания, пусть и так скромно!» И пока все будут ахать и шушукаться, что эта прекрасная девушка вела войска против страшных турок, вот тогда она бросится на шею деду и скажет ему…
- Что это вы там бормочете? Выньте перо изо рта, – недовольно спросил учитель, неслышно войдя в комнату. – Ваше время вышло. Давайте сюда лист.
- Я не успела закончить упражнение, - пробормотала Матильда, чувствуя, как ее лицо пылает. – Мне нужно еще время.
- Я уже дал вам достаточно времени. Более способный или усидчивый ребенок уже давно бы выполнил все, что от него требуют. Или это задание слишком сложно для вас?
- Нет! – воскликнула она обиженно. – Я могу его сделать с легкостью! Его и еще сотню таких же!
- Непохоже. Но ловлю вас на слове. Откройте книгу по грамматике на странице сто двадцать пятой. Начните делать первое упражнение. Разбор, как я вас учил, и не забудьте про правописание. Ваш рукописный шрифт ужасен.
- Там целая страница предложений, - пробормотала Матильда. Буквы в книге напоминали толстых, извивающихся черных червяков, которые неожиданно изгибались под острыми углами.
- Их там две, - поправил учитель, поджав губы. – Девяносто одно, если быть точным. Я надеюсь, такие меры помогут вам сосредоточиться на учении, а не на собственных мечтаниях.
- Мне вообще не нужно учиться…
- Это я уже слышал, - непреклонно ответил он. – И не только от вас. Каждый ученик рано или поздно говорит мне об этом. Но есть один способ избавиться от учения.
- Какой же? – со внезапным любопытством воспрянула духом Матильда, заерзав на стуле.
- Выполнить все, что я прошу, и сдать мне экзамен.
- А-а, - Матильда разочарованно вздохнула. Сейчас у нее не было запала ссориться или бунтовать, и некуда было деваться от грамматики, составленной неким злонамеренным человеком, который дал каждому простому слову какую-то сложную цель, которое оно якобы выполняло в самом обыкновенном предложении. В глухом лесу в самую темную из ночей было трудней заблудиться, чем среди страниц этой книги.
Она кое-как доделала разбор предложения, втайне мечтая о грифельной доске, на которой училась писать алфавит, и угрюмо отдала учителю лист, когда чернила высохли. Матильда взглянула в окно, за которым стеной лил дождь, пока учитель читал ее работу, покашливая в кулак. Капли гулко барабанили по стеклу, и она вздохнула, представив, как вспухают и лопаются пузыри на луже, и как хорошо стоять в лесу под дедовым плащом, вдыхая сырой запах земли и грибов.
- Очень плохо, - вынес вердикт учитель, постукивая ногтем о край стола. – Я попрошу у графини, чтобы вам не давали ужина, пока вы не сделаете задание.
- Можно мне хотя бы присесть? – спросила Матильда угрюмо. – Я устала стоять за столом.
Она выслушала лекцию о том, что настоящие ученые всегда работали стоя и не жаловались, и что все взрослые стоят за конторкой, когда пишут письма или деловые бумаги, и что нынешнее юношество лениво и умом, и телом, и что женщинам, несмотря на их слабость разума, все равно нужно стараться, чтобы брать прилежностью… «Графине бы вы так сказать не посмели», - подумала Матильда, глядя ему в рот. Одновременно она теребила нитку, вылезшую из рукава, и ощущение ткани между пальцами успокаивало ее.
Когда учитель оставил ее, разобрав напоследок ошибки, ей не хотелось больше мечтать ни о военных подвигах, ни о свободе лесных прогулок под дождем. Матильда кинула книгу в дверь, как только снаружи повернулся ключ, заперший ее, и с наслаждением попрыгала на ней, раз за разом выбивая из щелей деревянного пола облачко пыли.
Однако никто не шел к ней, и она напрасно прислушивалась к шагам в других комнатах. Графини не было, а слуги не торопились на ее гнев, сколько бы она не сжимала кулаки.
Когда часы пробили три, Матильда все еще крепилась. Через полчаса она заскучала, ерзая на подушках, которые бросила на пол, а еще через пятнадцать минут, когда не успел затихнуть звук колокола на церкви, она уже поднимала растерзанную книгу, смирившись с тем, что никто не собирается проявлять к ней снисхождения. К шести Матильда с грехом пополам доделала задание, сломав два пера, и, когда она остервенело поставила точку, в замочной скважине заскреб ключ, а дверь отворилась.
- Ну, теперь можете спуститься, - сказал подобревший учитель, поглаживая нарумяненные щеки. – Надеюсь, заключение послужило вам уроком.
Матильда ничего ему не ответила и вихрем помчалась вниз. На кухне она потребовала вареного мяса и хлеба, не белого, а черного, который пекли слуги деда в неурожайный год. Ах эти года, когда они были вдвоем на всем белом свете, и
