Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома
– В дальнем конце, за мастерской, у нас огороды, поля и даже фруктовый сад, – с гордостью объявила монахиня.
– Ваша обитель – надежное убежище для праведных душ в мире греха, – торжественно улыбнулся Эгфрит.
– Подождите здесь, в доме для паломников, пока аббатиса Берта не окончит службу, – сказала монашка, обращаясь к нему, но таращась на меня.
Я молчал, сложив руки и глядя в пол. Христова невеста подошла к каменной постройке с тростниковой крышей, отворила дверь и ввела нас внутрь, словно вдруг испугавшись, что мы попадемся на глаза другим монахиням.
– Сейчас принесу вина и, может, хлеба, если вы с братьями голодны.
– Спасибо тебе, сестра, – ответил Эгфрит. – Да благословит тебя Бог.
Монашка ушла, метя пол подолом рясы, и мы остались одни. В тяжеловесной темноте паломнического дома горели восковые свечи, источавшие сладкий запах, который смешивался с запахом свежевыпеченных хлебов и легким ароматом фенхеля.
– Во мне закипают все соки, – сказал Пенда, почесывая шрам на лице, – оттого что я заперт здесь среди стольких женщин.
– Где Кинетрит, Эгфрит? – спросил я, и моя рука сама прикоснулась к рукояти меча через толстую шерсть рясы.
Монах громко шмыгнул носом.
– Полагаю, ее держат в одной из келий. Но мы должны спешить, пока служба не кончилась и сестры не легли в постели. – Глаза его были расширены, на лысине выступили капли пота. – Вы готовы?
Я посмотрел на Пенду. Он, кивнув, открыл дверь, и мы снова вышли на освещенный монастырский двор, чтобы отыскать Кинетрит.
Глава 23
Эгфрит повел нас по деревянной галерее. Здесь, в доме Христовых невест, наши шаги казались мне чужеродно тяжелыми и неуклюжими. Не встретив ни единой монахини, мы прошли мимо вонючего нужника, затем – мимо лазарета, откуда доносились тихие стоны одной женщины вперемежку с мягким воркованием другой. Ласточки стрелами мелькали по темному двору, под дубовыми сводами галереи хлопали крыльями летучие мыши, ловя мотыльков.
– Это здесь, – сказал Эгфрит.
Во рту у меня пересохло, а сердце забилось при мысли о том, что я увижу Кинетрит. Келейный корпус был рядом с каменной церковью, и теперь мы отчетливо слышали пение молящихся монашек. Значит, у нас еще оставалось время. Эгфрит отодвинул засов, мы вошли и стали подниматься по лестнице (я сжался, когда деревянные ступени заскрипели у меня под ногами). Вскоре перед нами возникла другая дверь. Легко толкнув ее, Эгфрит ступил в узкий проход. Мы с Пендой, пригнувшись, последовали за монахом. По обе стороны располагались крошечные комнаты, в каждой из которых стояла кровать со стулом и больше ничего не было, если не считать крестов, балахонов да головных покрывал. В конце прохода мы обнаружили еще одну лестницу, ведущую вниз, а перед ней, справа, – келью, которая оказалась закрытой.
– Бьюсь об заклад, она здесь, – сказал Эгфрит и, подергав ручку, прибавил: – Тут заперто. – Кинетрит, – мягко позвал он, приблизив лицо к толстой дубовой двери. – Кинетрит, девочка моя, ты тут?
Мы припали к доскам, но ничего не услышали.
– Может, ее держат не в этом строении? – предположил Пенда, и в тот же миг до нас донесся скрип: внизу отворилась другая дверь.
– Нужно идти, – прохрипел Эгфрит.
– Но ты думаешь, она здесь? – спросил я.
– Я просто не знаю, где еще ее могли запереть, – шепотом ответил монах, – однако времени у нас нет.
Оттолкнув его, я подался назад и пнул дверь так сильно, что одно из двух должно было сломаться: либо замок, либо моя нога. К счастью для меня, сломался замок. В ответ на треск древесины послышались возгласы, но я не обратил на них внимания, ведь, войдя в келью, мы увидели Кинетрит. Она была привязана к кровати, во рту торчал кляп, грубые веревки до крови впивались в кожу на руках и ногах.
– Пресвятая Матерь Божья! – простонал Эгфрит. – Бедное, бедное создание!
Я достал нож и разрезал путы. Кинетрит стала почти неузнаваема: ее волосы превратились в тусклый комок пакли, глаза – в черные дыры, кожа на заострившемся лице казалась хрупкой, точно старый пергамент. Она как будто не узнала меня.
– Я с тобой, моя соколица, – прошептал я ей на ухо, поднимая ее с кровати.
– Именем Пречистой Девы! Что здесь происходит?! – Обернувшись на громоподобный голос, мы увидали в дверном проеме женщину, которая могла быть только аббатисой Бертой и никем иным. Всемогущий Один! Таких здоровенных сук я еще не встречал. За ее спиной стояли монахини, глядевшие на нас округленными от ужаса глазами. – Отец Эгфрит? Что ты творишь? – прогрохотала Берта.
– Забираю эту бедную девушку, мать-настоятельница.
– Она в опасности, отче! Мы пытаемся освободить ее черную душу от нечистого.
Рослая, как любой из викингов, аббатиса закрыла собою проем, вцепившись в дверные косяки. Ее грубое морщинистое лицо было мертвенно-белым и тряслось от ярости.
– Ты жестокая старая карга! – объявил Эгфрит, наставив костлявый палец на женщину втрое крупнее его. – Мы уходим!
Некоторые из монашек побежали вниз по ступеням – вероятно, за подмогой. Поэтому мы не могли больше медлить.
– Давай подержу Кинетрит, парень, а ты делай, что нужно, – сказал Пенда и, пожав плечами, добавил: – Я-то все-таки христианин.
Передав англичанину свою ношу, я подошел к Берте и ударил ее в челюсть. Великанша рухнула на пол, как мешок камней.
– Ворон! – вскричал Эгфрит.
Монахини завизжали и, отталкивая друг друга, бросились прочь. Следом за ними мы выбежали по проходу на лестницу, а оттуда – на темный двор. Там я достал нож и сделал надрезы на подолах наших балахонов, чтобы сутаны не сковывали ног. Мы помчались по траве к главным воротам, вынырнули через них на улицу и заковыляли по мосткам, что опоясывали город. Погони как будто не было. Экс-ля-Шапель погрузился в тишину, но не обезлюдел. Пьяницы задирали поздних прохожих, шлюхи поджидали покупателей своего товара. Императорские солдаты кружили по улицам небольшими отрядами, и трескучее пламя светильников отражалось в их чешуйчатых доспехах. Собаки рылись в грязи, выискивая объедки, невидимые кошки кричали, мыши шуршали кровельной соломой, а мы неслись вперед.
Завидев башни западных ворот, мы остановились, и я взял Кинетрит из рук Пенды. Он пыхтел, как ломовая лошадь.
– Стражников слишком много, – сказал я, глядя на голубые плащи. В каждой из башен было по двое солдат, и еще восемь, переговариваясь и хохоча, стояли перед закрытыми воротами. – Они зададут слишком много вопросов.
– Она может идти? – спросил Пенда, с сомнением поглядев на Кинетрит.
Я заглянул ей в глаза: они были тяжелые, веки то и дело надолго опускались. До сих пор она не произнесла ни слова. Я покачал головой:
