Валерий Привалихин - Клад адмирала
Тютрюмов: Все это неправда…
Огниевич: Да уж помолчите… Вы, господин Тютрюмов‑Хрулев, столько натворили, что, мне кажется, всего лишь повесить вас было бы в высшей мере несправедливо. А потом, после того как помиловали всех ваших друзей по налету на станцию Миасс, честное слово, нет желания передавать вас суду. Будете работать на нас.
Тютрюмов: Не буду. Никогда.
Огниевич: Будете. Сейчас подпишете вот эту бумагу и будете работать. Иль я вас сдам вашим же товарищам. Лучше моего знаете, что они с вами сделают, когда им станет известно, сколько денег вы не сдали в партийную кассу, присвоили.
Тютрюмов: Боевых организаций больше нет. Нигде в России. Распущены.
Огниевич: Ничего. У ваших товарищей отличная память на отступничество. Я вот еще вам процитирую. Из одной листовочки. На смерть революционера Кузнецова:
Не нужно ни песен, ни слез мертвецам,
Воздайте им лучший почет , –
Шагайте бесстрашно по мертвым телам,
Несите их знамя вперед…
Видите, какие у вас чрезвычайно решительные, боевые товарищи. Так что и бумагу вы подпишете, и деньги, которые утаили, вернете в казну Империи.
Тютрюмов: Но у меня нет денег.
Огниевич: По моим сведениям, у вас около сорока тысяч рублей. За границей вы жили на партийные деньги. Предположим, вы истратили две, три, самое большее – пять тысяч. Где тридцать – тридцать пять тысяч рублей?
Тютрюмов: Нет денег.
Огниевич: Нет значит нет. У меня, поверьте, никакого желания торговаться, уговаривать вас быть искренним. Мне, честное слово, доставит удовольствие передать вас вашим же товарищам.
Тютрюмов: Хорошо. Деньги спрятаны на одной лесной даче в Оханском уезде. Я покажу.
Огниевич: Сумма?
Тютрюмов: Тридцать две тысячи. Серебром и золотом.
Огниевич: Разумно, что не в ассигнациях. Кто хозяин лесной дачи?
Тютрюмов: Ибрагим Хазиахметшин.
Огниевич: Где именно деньги на даче Хазиахметшина?
Тютрюмов: Около дома колодец. В двух саженях от колодца закопаны.
Огниевич: Вот так‑то лучше, господин Тютрюмов…
На этом 24‑м оборотном листе протокол допроса, записанный размашистым почерком, обрывался. Следом сразу шел лист 29‑й – заявление какого‑то Лампасникова, проходившего свидетелем по делу об ограблении купца Труфановского.
Зимин был убежден: недостающие листы, наверняка содержавшие наиболее важную информацию, – возможно, это подписанная Тютрюмовым бумага о сотрудничестве с полицией, протокол изъятия денег с лесной Хазиахметшинской дачи, – забраны полковником Малышевым. И подчеркивания карандашом строчек, где речь идет о тайнике в лесу в Оханском уезде Пермской губернии, – тоже рукой полковника сделаны? Наверное. Больше никто после революции к делу не прикасался. В противном случае это было бы отмечено.
Фамилия Малышева тоже не значилась. Однако здесь другое: чин с Лубянки мог себе позволить, знакомясь с делом, не оставлять своего автографа.
Зимин не мог не оценить: умница полковник‑гэбист. Глубоко копал, профессионально. Не поленился пройтись даже по архивам охранки.
Хотелось еще раз, немедленно посмотреть миасское дело. Страницы, касающиеся Хрулева. Но немедленно – невозможно. Поторопился отправить дело в хранилище. Хотя, впрочем, что смотреть? И без того помнил: Иван Хрулев – один из трех или четырех участников налета на станцию Миасс, которых полиция не схватила и которым удалось скрыться за рубежом. Ни слова в деле не сказано – этого бы Зимин не пропустил, – что в начале 1913 года Хрулев попадал в руки полиции. Сочли нужным, видимо, не упоминать об этом в деле в связи с тем, что Хрулев‑Тютрюмов стал секретным сотрудником. Зато четко сказано, что в первую мировую войну он погиб, сражаясь против Германии в иностранном легионе на стороне французов. Сам решил похоронить себя, чтобы таким способом отмежеваться от полиции? Пожалуй, нет. Полиции выгодно было так сделать: Хрулев погиб, по причине смерти розыск его как известного крупного боевика‑экспроприатора можно прекратить. А за Степаном Тютрюмовым никаких грехов перед Россией не числится, пусть спокойно продолжает жить в эмиграции среди революционеров.
По словам Айвара Британса, Тютрюмов жил за границей вместе с его дедом и в семнадцатом году вернулся в Россию. За границей в это же время отсиживался, работая электриком, и главный организатор миасского экса Мячин‑Яковлев. А после революции он занимал очень высокое положение. В Кремле ему доверяли безгранично, использовали для выполнения поручений особой секретности и важности. Именно он перевозил царскую семью из Тобольска в Екатеринбург. Помощников для участия в новых своих делах Мячин‑Яковлев набирал себе сам. Из проверенных в экспроприациях друзей‑боевиков. Тютрюмов входил в число самых давних и близких. Исключено, чтобы его подозревали в связях с царским политическим сыском. А это значит, Мячин‑Яковлев привлек его в свою команду в первую очередь?
Загадочная личность Тютрюмов. Полковник НКВД Малышев наверняка знал о нем все. Кроме одного: куда он спрятал свои сибирские сокровища – адмиральское золото и кедровую шкатулку купца‑миллионера… Где‑то лежит малышевское досье на Тютрюмова. Только вот добраться до него, может, не менее сложно, чем до пихтовского колчаковского клада…
В условленный день Зимин готов был отправиться к художнику Лучинскому, позвонил. Долго не подходили. Пока в трубке плыли гудки, рассеянно перелистывал лежавшие рядом с телефонным аппаратом приготовленные к возврату дневниковые тетрадки полковника Малышева. Задержал взгляд на страничке с записью от 31 июля 1936 года, перечитывал строки, где полковник Малышев описывал, как бывший лесник Муслимов на территории концлагеря «Свободный» отыскивал место, где некогда стоял его дом.
Женский голос – ответила дочь художника – наконец прозвучал на другом конце провода, и Зимин, назвавшись, спросил Лучинского.
Художник, оказалось, уехал в тверскую деревню поработать. Раньше чем через месяц в Москве его не будет.
Дочь художника говорила еще что‑то. Зимин, глядя в открытую тетрадь, уже не слушал. Неожиданно вспыхнувшая мысль в следующую секунду овладела им целиком. До революции Тютрюмов устроил тайник на Урале, на лесной даче, у колодца возле дома лесообъездчика Хазиахметшина. И тайник в Сибири спустя много лет сделал по образцу и подобию хазиахметшинского. С той лишь разницей, что на Муслимовской даче спрятал золото не возле колодца, а в самом колодце. Случайное совпадение или же характерный почерк? По крайней мере в двух убийствах – в сквере Козий загон в 1907 году и на становище Сопочная Карга сразу после гражданской войны – почерк у Тютрюмова одинаковый. Если предположить, что он был склонен к стереотипу действий, искать золото надо возле Пихтового именно на лесных дачах. В колодцах. Около колодцев.
