Царская невеста - Елманов Валерий Иванович
– Не хочешь кормить – помоги им поле вспахать. Да засеять. Да урожай собрать, – жестко рубил я фразы. – Думаешь, не знаю, сколько к твоим рукам прилипнет, пока от них до меня дойдет? Так что думай. Пожадничаешь – больше потеряешь.
Я торопился сделать все в ближайшие недели. Чутье подсказывало – надолго засиживаться мне тут не дадут. Откуда оно взялось – не знаю, но я ему доверял. И не обманулся. Всего один день получился у меня относительно свободным, а на второй за мной приплыли. Гребцы были молчаливы, стрельцы угрюмы и неразговорчивы. Хорошо хоть, что десяток возглавлял Истома. Одно знакомое лицо – уже неплохо.
– Государь за тобой прислал, – сурово заявил он вместо приветствия. – Сказывал, немедля везти по неотложному делу.
– В Москву? – уточнил я.
– В Александрову слободу, – поправил он.
Тимоху я хотел оставить за старшого, чтоб наблюдать за всеми работами, но очень уж он просился, и я уступил, хотя половину ратных холопов все равно оставил, прихватив с собой лишь пятерых из десятка.
В пути Истома по-прежнему оставался так же суров и со мной почти не разговаривал. На сердце становилось все тревожнее. Что-то было не так, что-то неправильное в том, как меня сопровождали. Потом дошло. Это ж не почетный эскорт, а стража, и не сопровождают они меня вовсе – конвоируют, бдительно следя за каждым шагом, чтоб не удрал. Опаньки! Это за что ж такая немилость? Или у Иоанна Васильевича снова немцы сбежали? Но я тут при чем?
Стал пытаться разговорить Истому, но на сей раз стрелец вообще не реагировал на мои вопросы, словно вовсе их не слышал. Лишь на подъезде к Александровой слободе, уже после того, как мы миновали рогатки первой из застав на подступах к ней, он еле слышно спросил меня:
– Верно ли, что ты о прошлое лето на подворье князя Михайлы Ивановича Воротынского живал?
– Верно, – удивленно ответил я. – А что случилось?
Он с жалостью посмотрел на меня и вздохнул:
– У меня брат тож под Молодями был, у князя Дмитрия Ивановича Хворостинина. Слыхал про такого?
– Да мы с этим князем бок о бок…
– Вот и брат о нем славно сказывал, – кивнул Истома. – О нем и… о тебе. Потому и не верю я, что ты вместях с князем… – Он осекся, не договорив, лишь буркнул: – Сам все узришь, когда на Пыточный двор попадешь, а мне с тобой недосуг. Уж больно много люда развелось – не угадаешь. – И бросил вороватый взгляд назад, на своих стрельцов.
– Понятно, – кивнул я, беспардонно соврав.
На самом деле мне было ничегошеньки не понятно. Кое-что забрезжило в голове, когда я поднапрягся, выковыривая из нее нужные знания. Вроде я и про это читал, только что – хоть убей, не помню.
Вспомнил я гораздо позже, но уже в самой Пыточной. Помогли вспомнить.
Глава 17
Прощай, Акела!
– А вот и еще один изменщик! – Первые слова, которыми меня встретили, едва я спустился по осклизлой лестнице.
Где-то мне уже доводилось слышать нечто подобное. Приглядевшись, понял – ничего удивительного. Слова схожи, потому что музыка, то бишь голос, одинакова – государь развлекается. И как только ему не надоест возиться в кровище наравне со своими катами?! Я едва зашел, как чуть не стошнило – настолько сильно несло, а ему хоть бы что. Вон даже платье свое измазюкал. Хоть и сумрачно в пыточной, но темно-бурые пятна хорошо видны даже на алом сукне, особенно в тех местах, где оно расшито золотыми нитями. Стыдобища!
– Что, фрязин?! Не мыслил, что я о кознях твоих проведаю?
Странно, а тон совсем не угрожающий. Скорее уж иронично-насмешливый. Таким тоном один приятель другого подкалывает. По-дружески. Тогда зачем меня завели именно сюда? Или все просто – велел привести фрязина к себе сразу же, как только прибуду, где бы он ни находился? И тут же последовал ответ, словно царь и правда услышал мой вопрос:
– Не боись. Ведаю я, что нет за тобой больших грехов.
Успокоил, называется.
– Я за собой и малых не вижу, государь, – заметил я.
– Напрасно, – возразил Иоанн. – Нет такого человека, чтоб век без греха прожил. Малые завсегда есть, и у всех. Даже у меня они имеются. Един бог без греха.
Ишь ты, идеал добродетели выискался. А скромность так и прет: «Даже у меня…»
– Я так мыслю, что ты с ним потому и рассорился, что не схотел душу диаволу продавать да на божьего помазанника умышлять. Егда он умысел свой тайный тебе обсказал, ты с им и разъехался. Выходит, знал… – протянул он с укоризной.
И опять мне невдомек. С кем рассорился? Кто и про что мне рассказал? Ладно, разберемся, а пока лучше помолчать до окончательного выяснения обстоятельств. А голос все журчит и журчит:
– Худо, что не донес, но и ту вину я тебе скощу, ежели ты мне ныне яко на духу, пред святыми иконами обо всем поведаешь. Да помни: внапрасне побожиться – черта лизнуть.
Неужто правда они сюда иконы приперли? Тихонько огляделся и вздрогнул – прямо на меня смотрел Христос. Взгляд тяжелый, скорбный, строго соответствуя месту пребывания. И богородица тоже в унынии. А Никола-чудотворец ничего, держится. Смотрит сурово, и не понять – кого осуждает. А ниже кто? Ну этому тут и впрямь самое место. Единственный святой, икону которого никогда не встретишь в самой церкви – только над входом. Лицо черное, веки опущены – почти гоголевский Вий. Он и живет, согласно народным поверьям, не где-то, а в аду, откуда его бог отпускает раз в четыре года, на 29 февраля. Ишь как грозно на меня выпучился, словно силится припомнить что-то гадкое. Не зря его в народе кличут Касьяном злопамятным.
– Токмо гляди, чтоб без утайки, – донеслось до меня царское предупреждение.
– Все скажу как на духу, ничего не утаю, – машинально ответил я, переводя взгляд на распластанное в дальнем углу тело немолодого мужика.
Да что там – старика, который недвижно лежал прямо на земляном полу, словно не чувствовал жара от двух здоровенных дубовых бревен, уложенных параллельно телу, по бокам от него. Что-то вроде стражей, полыхающих огнем ярого возмущения, направленным против злокозненного смутьяна. Фигура мне незнакома, лицо все в крови – ничего не видно, а вот борода разительно напоминает чью-то. Вот только чью?
– Тогда ответствуй: ведал ли ты о тайных умышлениях князя Воротынского?
Кого?! Так-так… Неужто это?.. Да нет, не может быть! Тот в теле, дородный такой – мы ж вместе с ним не раз парились, так что я хорошо помню. И помоложе Воротынский – эдакий пожилой, но не старый мужчина. Да, повидавший, потрепанный, но еще в соку, еще ничего. Этот же как есть старик. Опять-таки волосы. У Михайлы Ивановича они с проседью, а у лежащего черные, даже слегка рыжеватые. Или то… кровь?!
– Не ведал, государь.
– О чародействе он тебе не сказывал ли? Корешков неких ты у него не видал? Речей непотребных о государе не вел ли? Да не торопись отвечать. Словцо – не воробей. И помни: нам все ведомо.
Я еще не верил, не мог поверить, что там, на полу, лежит именно он. В конце концов, по его делу могли пытать и обыкновенного холопа.
– Не сказывал, не видал, не вел, – чеканил я, стараясь не смотреть в сторону лежащего.
Иоанн задумчиво прошелся передо мной. Невелика пыточная – не разгуляешься, а ему простор подавай. Наверное, именно поэтому и не шла у него мысль – что со мной делать дальше. Вообще-то полагалось пытать, но я надеялся, что он помнит про то, как повязаны наши жизни. Они ведь, если верить моему рассказу, не веревочкой – пуповиной стянуты. Намертво. Один умрет, и второму смерть грозит. Конечно, скорее всего, он не исключал и того, что я вру, но как проверишь?
– Да ты не боись его, – попытался ободрить меня царь. – Ныне мы у него жало вынули… из-под стрехи, так что вреда тебе он не причинит. Вона сколь ядовитых зубов таил, – решил добить он меня не мытьем, так катаньем, подходя к столу и вытряхивая на него содержимое небольшого шелкового мешочка редкого темно-фиолетового цвета.
С негромким стуком на гладкую деревянную поверхность посыпались какие-то корешки. Плавно порхнув в воздухе, с легким шелестом поверх них улеглись сушеные травы. Резкий и неприятно-едкий запах мгновенно разнесся по небольшой комнатушке.
