История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства - Джон Джулиус Норвич
В том, что касалось гражданского кодекса, Лев мог претендовать на иммунитет или даже изменить сам кодекс; однако против канонического права он был бессилен. Как же ему получить специальное разрешение? Антоний Кавлея умер; сменивший его Николай, служивший прежде личным секретарем императора, мог бы согласиться дать ему разрешение, если бы все зависело только от него, но он столкнулся с противодействием епископа Арефы Кесарийского, который с этих пор стал его самым непримиримым врагом.
Несмотря на то что главные действующие лица недавнего раскола уже лежали в могилах, фракции сторонников Фотия и Игнатия все еще жили. В течение первых пятидесяти лет своей жизни Арефа был преданным сторонником Фотия, и его труды смертельно оскорбляли последователей Игнатия, которые на Пасху 900 года предъявили ему обвинение в атеизме. Он был оправдан, однако оскорбления не забыл и, когда его друга Николая назначили патриархом, стал давить на него, требуя предпринять нужные шаги против его врагов. Николай отказался, поскольку пообещал императору сделать все возможное, чтобы устранить раскол между двумя сторонами, и Арефа в ярости поклялся отомстить; четвертый брак императора дал ему для этого прекрасную возможность. Обе стороны неизбежно стали обсуждать этот вопрос: умудренные жизнью сторонники Фотия были склонны дать Льву исключительное разрешение, в то время как крайне нетерпимые сторонники Игнатия жестко этому противились. В другое время Арефа без колебаний примкнул бы к фотианцам; лишь его мстительность толкнула его в лагерь сторонников Игнатия, которые встретили его с распростертыми объятиями. У них не было никакой надежды отстоять свою точку зрения в интеллектуальном споре с искушенными фотианцами, а теперь у них неожиданно появился свой глашатай.
Споры продолжались на протяжении всего года, и император начал терять терпение. И тут ему пришла в голову мысль. К этому времени сторонники Игнатия имели перевес. Да, они твердо воспротивились каким-либо исключениям, но нельзя ли их уговорить? Император навел справки о Евфимии, настоятеле монастыря в Псамафии, – это был весьма уважаемый член фракции Игнатия до присоединения к ней Арефы, высоконравственный человек, который теоретически должен был сразу отказаться от сделанного ему предложения. Однако Лев знал, что делает. Немного поколебавшись ради приличия, Евфимий принял предложенный ему патриарший престол и объявил, что готов даровать императору исключительное разрешение на брак при условии, что для этого найдется какой-либо благовидный предлог. К этому император тоже был готов. Он сообщил, что недавно обратился с этим вопросом к папе Сергию III, от которого с уверенностью ожидал положительного ответа. Если верховный понтифик даст на это свое позволение, то чей же еще авторитет требуется Евфимию? В том, что понтифик ему не откажет, Лев был уверен. Ни один достойный своего престола папа не упустил бы такой возможности продемонстрировать, что его власть распространяется и на Константинополь. Кроме того, Сергий отчаянно нуждался в военной помощи на юге Италии, где все прочнее закреплялись сарацины, и в обмен на эту поддержку наверняка счел бы исключительное разрешение на четвертый брак вполне приемлемым.
Лев VI приготовился ждать. Пока вопрос его женитьбы оставался неразрешенным, он настоял на том, чтобы Зое оказывали все почести, полагающиеся императрице; но, когда на Рождество и Благовещение патриарх Николай не допустил его в храм Святой Софии, он не стал протестовать и вернулся во дворец. Месяц спустя он нанес удар. Николая обвинили в тайных сношениях с бунтовщиком Андроником Дукой, посадили под строгий надзор и вынудили подписать акт об отречении от патриаршества. Это отречение не было законным без одобрения остальных патриархов и – по крайней мере, теоретически – папы римского. Однако Лев и к этому подготовился заранее. Он тайком привез в столицу аккредитованных представителей трех восточных патриархатов – Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. Папу Сергия III тоже уведомили о намерениях Льва VI. Ему доставил удовольствие тот факт, что его просят высказаться по поводу четвертого брака, а еще одна просьба императора, направленная против его патриарха, была еще более ценным доказательством уважения, которым папство пользовалось на Востоке, и отказать в ней, конечно же, было нельзя.
Ответ Сергия III оправдал самые большие надежды императора. Не прошло и месяца, как ставший патриархом Евфимий должным образом выдал долгожданное разрешение на брак. Он настоял на том, что Лев и Зоя будут допускаться в храм только в качестве кающихся грешников, им нельзя входить в алтарь, и во время службы они должны стоять. Для императора все это было малой платой за счастливую семейную жизнь. Каким бы грешным ни был его четвертый брак, его наконец признали. Лев VI и Зоя отныне были мужем и женой, а полуторагодовалый Константин считался Багрянородным. Наследование престола было обеспечено – настолько, насколько это возможно в те неспокойные времена.
Для Льва было бы лучше сразу после этого умереть. Вместо этого осенью 911 года он поручил Гимерию в последний раз попытаться завоевать Крит. Флотоводец держал осаду полгода, но защитники города держались стойко. В апреле 912 года из столицы пришло срочное сообщение: здоровье императора внезапно ухудшилось, и вряд ли он проживет долго. Гимерий неохотно снял осаду и направился к Босфору. Когда его корабли огибали остров Хиос, они оказались в окружении сарацинского флота под командованием Льва из Триполи – того, кто практически уничтожил Фессалоники несколько лет назад. Почти все византийские корабли потопили, а самому Гимерию едва удалось спастись; он добрался до Митилены, откуда в печали направился в Константинополь.
Жизнь быстро покидала Льва. Он дожил до вестей о гибели флота, а выслушав их, повернулся лицом к стене. В ночь на 11 мая он умер. Он оказался пусть и не великим, но по крайней мере необычайно хорошим императором. Правда, он сильнее, чем когда-либо, усугубил церковный раскол, но это стало неизбежным результатом его четвертого брака, в котором он обеспечил себе и признанного преемника, и продолжение Македонской династии, которая просуществовала еще сто пятьдесят лет, став величайшей в истории Византии. В остальном Лев VI был хорошим и мудрым правителем и оставил после себя империю в гораздо лучшем состоянии (по крайней мере, в отношении внутренних дел), чем то, в каком он ее унаследовал. Он ничего не делал напоказ; в его честь не строились большие храмы или роскошные дворцы, а его мозаичный портрет над Императорскими вратами Святой Софии, на котором он изображен простертым ниц перед Христом, почти наверняка создан через несколько лет после его смерти. Самые долговечные его достижения (кодификация законов, реорганизация управления в провинциях, реструктуризация вооруженных сил) не были яркими и эффектными, но не стали от этого менее
