Алан Берджесс - Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
А она сама? Нацисты теперь знают, что она обладает информацией. Они постараются заставить ее говорить. Они постараются вытащить из нее все секреты. Прежде она не раз втайне размышляла, как могла бы реагировать на пытки. Она даже спокойно обсуждала с другими такую гипотетическую ситуацию. И решила, что она не знает, как поведет себя в такой ситуации, если это случится. Она боялась этого и приняла предупредительные меры.
Ее очень беспокоил велосипед. Во время одной из поездок в Пардубице она призналась в этом лейтенанту, работающему с передатчиком «Либус», и попросила у него одну капсулу с ядом, которые, она знала, имелись у парашютистов. Он ей дал.
Теперь она должна была решить, что делать, и действовать в соответствии с этим решением. В глубине души она знала, что надо делать. Она должна умереть — быстро и сразу.
Она взглянула на мужа, и он перехватил ее взгляд. Интуиция подсказала ему, что она задумала. Он быстро покачал головой, как бы желая избавиться от легкой боли. Он молчал.
Смертельное средство она носила в медальоне, который висел у нее на шее на цепочке. Внутри него лежала маленькая коричневая капсула, полученная в Пардубице. Ей сказали, что яд должен подействовать быстро. Но как принять его, когда она держит руки поднятыми над головой?
Из гостиной послышался крик. Один из делающих обыск нашел какие-то бумаги. Они показались ему подозрительными. Кивнув переводчику следовать за ним, Флейшер быстро вышел из прихожей.
Теперь их охраняли только трое. Госпожа Моравец поняла, что ей помогает сам господь бог.
Дверь туалета была почти напротив. Она попросила охранников:
— Пожалуйста! Можно мне сходить в туалет?
Три человека подозрительно смотрели на нее.
— Это запрещено, — сказал самый низкий из них. Не обращая внимания на направленный на нее револьвер, она положила руку на живот и простонала:
— Пожалуйста! Мне очень нужно!
Трое гестаповцев обменялись взглядами. Самый высокий сказал:
— Пусть идет. Теперь не убежит.
Самый низкий показал мушкой револьвера.
— Быстро! Одна минута!
Она посмотрела на Ату, потом — на мужа. Их взгляды встретились, и он все понял. Как могла она сказать о своей любви к нему? Как могла она сказать одним взглядом: «Прощай, дорогой. Храни тебя господь!»?
Она сделала три быстрых шага до туалета и закрыла дверь.
Спустила воду, чтобы заглушить щелчок застежки на медальоне.
Маленькая коричневая капсула лежала у нее на ладони. О, господи, неужели смерть так легка? Она бросила ее в рот и проглотила.
Нащупав ручку двери, она шагнула вперед. Услышала гневный бычий рев Флейшера, который прибежал обратно, услышав спуск воды в туалете. Потом пол начал идти вверх, и она увидела мучительный взгляд мужа. Если она и хотела утешить его ответным взглядом, только один бог знает об этом, ибо она рухнула лицом вперед и замерла.
Ата, с бледным от отчаяния лицом, глядя на свою мать, умирающую на полу, и желая, чтобы ее последние минуты были мирными, сказал с дрожью в голосе:
— Это — сердце! У нее часто бывают такие приступы.
Флейшер, опытный специалист в таких делах, обернувшись и выпучив глаза на Ату, спокойно сказал:
— Уберите его! Ему есть, что сказать нам.
Они не дали Ате времени забыть то, что он видел. Его привезли в управление гестапо в Банке и начали свои дьявольские манипуляции.
Ате был всего двадцать один год. Человек в этом возрасте может невероятно рисковать — хладнокровно и со знанием дела.
Он полетит в бой на самолете с фантастической скоростью. Он поведет танк сквозь огонь тяжелой артиллерии. Он выдержит обстрел глубоководными снарядами, заключенный в жестяную сигару на морской глубине в десятки и сотни метров. Но это — в горячке боя. Пытки — хладнокровные, компетентные и клинические — дело другое.
В подвалах Банка Печека была проведена первая психологическая атака. Допрос в комнате, запачканной кровью, с еще не высохшими следами человеческих мучений. Висящие на уровне глаз дьявольские орудия пыток. Садистски усмехающиеся в предвкушении пыток палачи.
Они вытащили его из постели. Мать умерла у него на глазах. Для него это было невыносимо — сидеть в ожидании физических мучений в то время, как погиб его самый любимый человек. Может быть, он, кроме того, затаил обиду — с той минуты, как у немцев оказался их велосипед. Может быть, когда погибла его мать, — погибла и его отвага, хотя сам он не сразу это понял. Он выдержал столько, сколько мог. Конечно, он этого не понимал, но от его выдержки зависело буквально все.
Они жестоко избили его отца, но он онемел, шокированный смертью жены. Для него жизнь была кончена. И он не стал комкать ее конец болтовней с наемными убийцами. Физическая боль была для него просто еще одним шагом на быстром пути к могиле. Он поднял на них немые и безжизненные глаза, и они быстро оставили его в покое. У них был большой опыт, и они умели различать, кто будет говорить, а кто — нет.
Они решили, что Ата говорить будет. Его били и пинали ногами. Ему грозили, на него кричали. А когда он достаточно ослаб, его поставили лицом к лицу с напуганным и избитым Чурдой.
— Вот, — сказал Флейшер. — Как видите, все здесь — у нас.
От вас мы хотим только получить подтверждение. — И постепенно, в ходе многочасового допроса, чтобы защитить себя от еще больших истязаний, чтобы получить небольшую передышку, Ата назвал свое имя.
Дядюшка Гайский только кончил бриться, а его жена готовила завтрак на кухне, когда раздался громкий стук в дверь их квартиры. Прежде, чем открыть, он посмотрел в дверной глазок и сразу понял, что все пропало. Как и тетушка Мария, он заранее проиграл в уме свои действия. Когда тяжелые сапоги начали выбивать дверь, он бросился в ванную. Как и тетушка Мария, он знал, что времени для прощания нет. В ванной он распахнул дверцу шкафчика. Он точно знал, где лежит капсула.
Он слышал, как треснула выломанная дверь, как один из ворвавшихся открыл огонь из револьвера, но не представлял себе, куда он стреляет. Потом они начали стрелять по ванной — в замочную скважину и сквозь дверную панель. Он почувствовал острую боль в руке и отскочил. Глотая маленькую коричневую капсулу, он видел, как кровь брызнула на пол из его разбитых пальцев.
Когда они на секунду остановились, он крикнул:
— Если вы прекратите стрелять, господа, я выйду.
Больше выстрелов не было. Дядюшка Гайский сумел открыть дверь. Он сделал шаг, и свалился на пол лицом вниз.
Они ругали и пинали его, но дядюшка Гайский не двигался.
Тихий скромный учитель, желавший, будь судьба милостивее, только учить ребятишек премудростям науки и правилам поведения, пожелал умереть, чтобы эти правила соблюсти. И он не достался им.
