Дмитрий Агалаков - Солдаты эры Водолея
Почему он оставил Катарину в России, думал Остберг, не взял домой? Она осталась из-за Вадима. Но, едва увидев Арсеньева, она уже вряд ли принадлежала ему, родному отцу! Это тоже было частью их общей тайны, судьбы, противиться которой не имело смысла. Все шло своим чередом!
Вновь, отстраняя дочь, три птицы вспыхнули в его воображении. Они уже летели над городами — все так же, ни разу не взмахнув крылом, все той же одной линией. Но что же это за птицы, которые не страшатся такой высоты, облаков, которые они пронзают легко и свободно, словно назло природе?
А под птицами сверкали реки и тянулись желтеющие поля…
Катарина, Катарина, с горечью думал Константин Остберг. Однажды она осталась одна — тогда, давно, в Византии. Это он так неосмотрительно оставил ее! Остался защищать крепость Вару, а ее отправил за море — в Никомедию. Взяв Константинополь, крестоносцы с каждым месяцем захватывали все новые византийские крепости. Но иные греки еще не верили в свое поражение и продолжали сражаться. И он, Константин Борей, был одним из них. Под страхом смерти он запретил открывать ворота своей крепости! Сам, с мечом в руках, как в пору расцвета, вышел на крепостную стену, куда уже лезли крестоносцы Бонифация Монферратского. Он наступал на трупы своих людей, потому что они были повсюду. Его меч опрокинул одного франка, распоров ему шею; другому выпустил потроха; рассек лицо третьему. Но галльская банда уже перевалила через стену. И топор дикого франка врезался ему в ребра, ломая и выворачивая их. Он упал. Последнее, что он, Константин Борей, помнил, это занесенное над собой копье, и лицо крестоносца — черные на фоне солнца. В эти же дни, обогнув венецианский флот, Таис подплывала на корабле с ее именем к Босфору.
И хотя ему, уже Константину Остбергу, был ведом дальнейший путь девочки-гречанки, родной племянницы византийского вельможи, он знал, сколько горя ей принесло одиночество!
Но, разрывая воспоминания уже о дочери Катарине, как Остберг ни тянулся к ним, птицы неуклонно приближались, становились яснее. Они обретали четкие контуры. И тогда князь понял: это были неживые птицы. Через небо шли стальные птицы Апокалипсиса!
Константин Остберг открыл глаза, оглянулся по сторонам. Вдалеке садовник подстригал кусты, двое охранников, с кобурами под мышкой, говорили о чем-то.
Еще никто не почувствовал это, только он — нарастающий звук. Тонкий, пронзительно-звенящий, устрашающий…
Остберг поднялся с плетеного кресла — взгляд его сам тянулся в прозрачную синь над родными горами. Затем показались три точки, они становились все отчетливее, темнее.
Это и были те три птицы…
Константин Остберг быстро подошел к каменному парапету. Он не верил самому себе — не желал верить. Но точки становились все крупнее. И теперь было ясно: они приближаются сюда. Уже можно было различить крылышки — черные стрелки.
Вой приближался. Там, внизу, появился его старый дворецкий. С тревогой поглядел в ту же сторону, затем быстро задрал голову — к балкону. Их взгляды пересеклись.
— Не может быть! — отчаянно замотав головой, выкрикнул старик.
Но Константин Остберг только кивнул, что означало: это так. Двое охранников уже смотрели на них, всполошенных; садовник обернулся на звук. Уволенный охранник Никас, получивший расчет, с одной из аллей тоже глядел вверх.
Самолеты были уже близко. Константин Остберг вцепился руками в каменный парапет и напряженно смотрел вперед. Первый раз в жизни что-то оказалось сильнее его, оно гипнотизировало, завораживало, не давало ступить ни шагу!
Вырвав из кармашка пиджака сотовый телефон, он стал набирать номер. То и дело князь поднимал голову, затем набирал цифры, и следом вновь обращал взгляд на три стальные птицы, уже входившие в пике над замком. Только бы не было занято! А внизу уже что-то кричали оба охранника, но он не видел и не слышал их.
— Алло! Алло! Катарина! — закричал он в трубку. Вой самолетов теперь пронзал каждую клеточку его тела. — Катарина!
— Алло, папа? — издалека послышался родной голосок. — Папа, я рядом!
— Что?!
— Я рядом!
— Ты всегда была со мной, всегда! — Губы его дрожали. — Я люблю тебя, милая, люблю!
— Папа, что случилось?!
Шесть смертоносных стрел вылетело из-под крыльев уже подлетающих к предместьям замка самолетов, пеня за собой белые хвосты.
— Папа, что это за самолеты? — кричал ее голос в трубке. — Что происходит?!
Он услышал слово «самолеты», но не придал этому значения. Для него она была далеко в России!
— Люблю тебя, дочь, — прошептал он. — Люблю…
Последнее, что увидел Константин Остберг, это было ослепительно синее небо и всколыхнувшаяся земля, в одно мгновение превращенная в ад…
6
Зоя заснула на руке Горовеца, и потому ему не хотелось тревожить ее — тянуться за сотовым телефоном. Но он трещал и трещал без остановки. Георгий Горовец тихонько приподнял руку девушки, выполз, положил руку обратно на подушку и тут же услышал ее сонное:
— Идите, идите, комиссар Горовец, вам звонит шеф Интерпола!
— Ты не спишь?
— Сплю.
А был-то всего-навсего полдень, но вот уже несколько дней они не расставались. День смешался с ночью. Два одиночества встретились, и теперь, счастливые, никак не могли расстаться. Да и не желали этого делать!
Горовец дотянулся до трубки, приложил к уху:
— Алло?
— Горовец? — он даже не сразу узнал голос своего начальника, таким он был встревоженным.
— Я, шеф.
— Включи телевизор, центральный канал, и через пять минут будь готов.
— А что по центральному каналу?
— Включай и одевайся! Отпуск закончен, Горовец!
Комиссар пожал плечами, взял пульт, нажал на кнопку. По первому каналу, после анонса, начинались новости…
— Я сам за тобой приеду, — сказал шеф, — только скажи, куда. Тебя хотят арестовать.
— Арестовать — кто?
Зоя, щурясь, оторвала голову от подушки.
— Секретная служба. Быстро!
— Но за что?
Зоя продолжала сонно смотреть на него, разве что настороженности прибавилось.
— За связь с террористами!
— Бред какой-то…
Горовец едва успел это договорить. Страшный удар опрокинул в коридоре дверь, и через пять секунд в спальне Зои Вайдовой, в ее пражской квартире, в них тыкали стволами пять с ног до головы экипированных в черную броню спецназовцев в шлемах с опущенными забралами. Красные лучики бродили по волосатой груди Горовеца, по плечам и груди Зои, уже сидевшей у спинки кровати, комкавшей одеяло у подбородка.
