Тот, кто утопил мир - Шелли Паркер-Чан
Но без своего генерала Мадам Чжан уже не была так могущественна, как предполагал Министр. В свое время она могла бы потягаться с Главным Советником. Но не теперь. Разве что обстоятельства переменятся…
Рука Баосяна дрогнула от некой мысли, и следующая черта иероглифа пошла вкось.
Министр понаблюдал за тем, как Баосян вымарывает иероглиф и пишет его заново.
— Знаешь, Ван Баосян, даже среди людей, от природы наделенных особыми талантами, лишь немногим счастливцам удается применить их по назначению. Я рад, что ты один из них.
Рука сейчас снова дрогнет. Баосян поднял кисть, пока она не поставила кляксу.
— О, если бы господин Министр прежде познакомился с моим братом, чем со мной! Принц Хэнани, вот кто безупречно соответствовал своему положению. Во всей Великой Юани не было воина лучше. Даже те, кто не был с ним знаком, оплакивали его гибель как утрату всего доброго и драгоценного в мире.
Неизвестно почему, но от стука бамбуковой колотушки за окном — так бродячий торговец чаем зазывает покупателей — он дернулся, словно заснул на полуслове и пробудился в холодном ужасе, с колотящимся сердцем.
— Дарования Эсень-Тэмура были известны всем. Но неужто ты правда считаешь себя недостойным брата? Я уже много лет не видел более многообещающего молодого человека, который наконец нашел место, где есть применение именно его талантам.
— Только не говорите, что при первой встрече вы не подумали обо мне того же, что остальные, — огрызнулся Баосян и поймал себя на том, что машинально говорит с жеманными интонациями. Все та же давняя провокация, давнее желание быть замеченным, даже если ничего, кроме побоев, это не принесет. — Вы предпочли не судить по моей внешности и… пристрастиям… потому что я обладаю нужными вам талантами. Но Эсень был воином. Ученость он ценил невысоко, во мне же видел одни недостатки. Для него и ему подобных я ничтожество.
Повисло долгое молчание. Сурово сведенные седые брови Министра затеняли глаза как два опахала. Наконец он сказал:
— Мой сын воин, командир одного из батальонов Главного Советника. Не сомневаюсь, что в твоем брате он нашел бы родственную душу, доведись им встретиться. И я немало горд его воинскими достижениями, это правда. Но мне нравится думать, что я гордился бы им не меньше, даже если бы он родился слабым, неспособным ходить или ездить верхом ни единого дня в своей жизни. Иметь сына — уже гордость: есть кому носить мою фамилию и молиться за меня, когда я умру. Оттого, что Эсень-Тэмур был воином, он не перестал быть твоим братом. Я уверен, что…
У Баосяна на миг в глазах потемнело от внезапного прилива ярости. Он выплюнул:
— Уверены в чем? Разве Эсень-Тэмур был таким же свободомыслящим, как Министр, а Баосян не мог в нем этого разглядеть? Нет. Я ненавидел его, а он — меня. Нам друг друга было не понять. Никогда.
Министру хватило мудрости не продолжать. Помолчав, он встал с кряхтением, взял Баосяна за плечо и сказал:
— Иди домой, Ван Баосян.
Он похромал прочь по коридору. Баосян услышал, как закрываются и открываются двери, как перекликаются вдали слуги, как подали к воротам повозку. Министр уехал, и на Министерство, словно снег, опустилась ватная тишина.
Изо дня в день Баосян дожидался именно этого момента — когда он наконец останется один во всем Министерстве. Шагая по коридору к кабинету Министра, он ловил в окнах свой силуэт в шляпе, точно у злодея в театре теневых марионеток. Он подошел к книжным полкам, как делал уже тысячу раз, и вытащил нужный ему том — главную счетную книгу. Вернувшись за собственный стол, он достал ее копию, уже наполовину заполненную прошлой ночью, и возобновил кропотливый труд копииста.
* * *
Баосян стоял рядом с Министром в толпе чиновников, выстроившихся двумя симметричными рядами по сторонам площади перед Залом Великого Сияния. Здесь, в отличие от Хэнани, где зимы были морозные и ясные, небо затуманивали пыль и угольный дым, подобно разводам от бобовой пасты на дне пустой чашки. На вершине лестницы Великий Хан ждал появления иноземного посла. Рядом с ним красовалась Госпожа Ки. Сегодня был ее звездный час. На ежегодную церемонию выплаты дани Корё она надела традиционный наряд своего народа — короткую, отделанную лентами куртку, юбку с кринолином — и выглядела великолепно и чуть экзотично. Любопытно, ощущает ли Госпожа Ки двусмысленность своего положения… Фундамент ее личной власти — вассальные отношения Корё и Великой Юани. Дань, которую Корё выплачивало, купила наложнице благосклонность Великого Хана. Но все это ценой обнищания и позора ее же собственного народа.
Процессия данников двигалась через площадь. Сначала наиважнейшее: коробы белоснежной соли, за ними сундуки с золотом и женьшенем, кони и соколы, ткани, фургоны с простым ячменем и пшеницей подороже, наконец — длинная вереница чистеньких юных евнухов и девушек в отбеленных, смахивающих на исподнее одеждах, обыкновенных для жителей Корё. В свое время Императрица Ки тоже была одной из них: девушкой, которую оторвали от отчего дома и отправили в чужую страну, где у нее не было ни родственников, ни положения, ни знания языка — только собственная воля к жизни. Теперь она — элегантная, в роскошном уборе, мать принца — взирала на данников без всякого сочувствия.
Посол Корё, в чьих венах монгольской крови было сколько же, сколько у Баосяна, а то и побольше, преклонил колени у подножия лестницы.
— Десять тысяч лет Великому Хану!
Хоть и богата была корёская дань, Баосян знал: в лице Чжанов Великая Юань потеряла куда больше. Когда Главный Советник отберет восточное побережье у Мадам Чжан и соль с зерном снова повезут в Ханбалык обычным путем, по каналу, корёская дань снова станет тем, чем была всегда: знаком вассальных отношений. И Госпожа Ки утратит свою мимолетную власть.
— Мы довольны дарами Короля Корё, — провозгласил Великий Хан. Он повернулся к Госпоже Ки и cнисходительно добавил:
— Не послать ли нам ответный дар, в благодарность за щедрость вашей родины?
И тут Императрица, стоявшая на колоннаде с Главным Советником и Третьим Принцем, шагнула вперед, опередив Госпожу Ки. На фоне крахмально-белого камня, которым был отделан зал, ее высокая шляпа и платье цвета камелии напоминали пятно крови.
— Прошу вас, Госпожа Ки, не утруждайтесь! Я взяла на себя
