Анна Антоновская - Жертва
Ночью, воспользовавшись вьюгой, Асламаз и Гуния, выбрав верных дружинников, двадцать на черных конях и двадцать на белых, в сопровождении Омара выехали тайно от всех, особенно от Шадимана, через горы в Терки.
Утром Шадиман язвительно докладывал Луарсабу о позорной измене азнауров Гуния и Асламаза, бежавших ночью с сорока дружинниками.
Луарсаб выразил сожаление, что позорный пример князей заразил и азнауров, и, словно не замечая неудовольствия Шадимана, повелел младшему Херхеулидзе пригласить царя Теймураза.
На чрезвычайном совете Луарсаб, Теймураз и Шадиман решили не жертвовать бесцельно последним войском, вырваться из окружения и отступить к Тбилиси.
Медленно спустилось с высокой башни Ломта-горы знамя Багратидов.
Хорешани сегодня особенно оживлена. Она на совместной утренней еде с «барсами» и Георгием весело передавала новость, взволновавшую гарем.
Ночью «лев Ирана» перепутал жен и вместо самой юной, третьей, попал к самой старой – первой. Обнаружив на рассвете ошибку, «лев» гневно пригрозил евнуху выколоть глаза. Но чапар с Ломта-горы отбил у «льва Ирана» память, и евнух пока видит разницу между «львицами Ирана».
«Барсы» шумно встретили рассказ Хорешани. Георгий хмурился. Димитрий молчал, и в первый раз за всю жизнь перед ним остался нетронутым кувшин вина.
«Барсы» рвались в Картли. И Георгий поспешил к шаху Аббасу с предложением нового плана взятия им и «барсами» Ломта-горы.
Как бы в знак смирения перед шахом, Георгий был одет в скромную грузинскую чоху, на простом кожаном ремне висела шашка, некогда подаренная Нугзаром.
Еще издали Георгий увидел у шатра шаха оживленную толпу ханов и начальников сарбазов. Шахская стража прогуливала трех берберийских коней в дорогом уборе.
Перед Георгием почтительно расступились молодые ханы. Георгий откинул полог шатра и ужаснулся. Словно раскаленное железо обожгло лицо. Он с усилием разжал руку, сжимающую рукоятку шашки. Овладев собой, Георгий вытер на лбу холодный пот и с непроницаемым лицом вошел в шатер.
В приемной шатра толпились ханы. Баграт, Симон и Андукапар в персидских одеяниях и чалмах ждали выхода шаха. Георгий увидел, как вышел шах и князья бросились перед ним на колени с выражением полной покорности и просьбой принять их в число воюющих с Луарсабом. Баграт и Андукапар особенно старались уверить шаха в своей преданности. Георгий заметил, как шах едва скрывал счастливое изумление.
И действительно, шах несказанно обрадовался и кстати вспомнил, как этот Баграт и Андукапар чуть не изрубили Али-Баиндура, приняв его за турка.
Весь следующий день прошел в приеме гостей. Прибыли Магаладзе, Джавахишвили, прибыли и другие князья – все враги Саакадзе, с которыми он жаждал встречи в бою, которых мечтал раз навсегда убрать со своей дороги.
Князья один за другим изъявляли готовность принять магометанство.
Шах повелел ханам приказать иранскому войску не приближаться на расстояние агаджа к владениям прибывших князей, но не щадить непокорных, оставшихся верными Луарсабу.
На вечернем пиру шах торжественно вручил князьям ферманы на неприкосновенность их жизни и замков. Вместе с ферманами были преподнесены драгоценные дары.
Потрясенный Саакадзе с презрением отвергал все попытки князей сблизиться с ним. Князья, скрывая бешенство, вынуждены были выражать Саакадзе, приближенному шаху Аббаса, уважение и даже восхищение…
Узнав об оставлении картлийцами Ломта-горы, шах Аббас снял стан, оставил правителями Кахети князей Нодара Джорджадзе и Давида Асланишвили и повелел Саакадзе пройти юго-западные земли Картли, а сам пересек с войском Куру и Иори, обошел Тбилиси с севера, переправился через Арагви, победоносно прошел Мцхета и стремительно направился к Гори. Теперь шах Аббас был спокоен: все попытки османов прийти на помощь Луарсабу со стороны Ахалцихе разобьются о грозные стены горийской цитадели.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Безмолвны долины и предгорья Картли. Не тянутся по аробным путям арбы. Не слышно урмули. Не вздымаются веселые дымки из очагов. Не звенят песни девушек за вышиванием. Не сзывают пандури на игру в лело и малаки. Не сбивают наездники шашками чашу. Не спускаются женщины с кувшинами к горному роднику. Не танцуют вокруг храмов праздничное лекури. Не резвится табун молодых коней.
Через сердце Картли идет шах Аббас, идет враг грузин. Но не покорится народ врагу.
Собираются крестьяне. Упрямо вглядываясь в даль, шепчутся:
– Люди, люди! Князья с шахом идут, спокойствие Картли обещают.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие не верят.
– Люди, люди! Гонцы князей грозят отнять скот у бежавших.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы князей угрожают сжечь наши жилища.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха угрожают непокорным рубить головы.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха обещают милость повелителя Ирана.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
И, несмотря на зимнюю стужу, народ, проклиная князей-изменников, уходил в холодные леса и за ледяные скалы.
И шах Аббас сумрачно проходил опустевшие долины Арагви, Куры и Ксани. Гнев все больше охватывал властелина Ирана. Шах не сомневался, что влиятельные князья Гурджистана, с незапамятных времен заискивавшие перед персидским «львом», и сейчас не только раболепно падут ниц перед лучами «солнца Ирана», но принудят к тому и царей Картли и Кахети. И вдруг… рабы осмелились исчезнуть.
Охваченный жаждой мщения, шах приказал освещать дорогу коню. И на всем кровавом пути персидских полчищ запылали деревни.
Молчит дремучий Ничбисский лес. Зимний ветер воет в оголенных ветвях. Серебряный иней качается на мохнатых лапах сосен. Далеко в берлогу забрался медведь, изредка промелькнет олень или шустрая белка покажется на колючей ветке, осыпая сухие иглы.
Суровое безмолвие леса нарушили торопливые шаги. К Медвежьей пещере спешили старые, спешили молодые. Здесь на поваленном дереве, покручивая ус и нагайкой ударяя по цаги, стоял Квливидзе, утром прискакавший из Имерети по просьбе гонцов из Дзегви, Ничбиси, Хидистави и Ахалкалаки.
Около него собралось несколько азнауров.
Выборные от деревень раздавали оружие. Старые и совсем мальчики жадно хватали шашки, щиты и самострелы.
Народ шумел.
Не слушая друг друга, одни требовали немедленно двигаться навстречу собаке-шаху, другие уговаривали ждать Саакадзе.
