Валерий Елманов - Иоанн Мучитель
— Так, государь! Так! — причитал Басманов.
— Проверим, — вздохнул Иоанн, но больше не произнес ни слова, встал и молча направился к выходу. Остановился лишь у самого порога. Резко обернувшись в сторону Малюты, повелительно произнес:
— Гриша, голубчик. А дай-ка ты ему ножичек востренький. Там среди изменщиков и батюшка его пребывает. Коль не забоится Федька чрез родительскую кровь преступить, то пущай поживет.
Уходил, не дожидаясь согласия или отказа. Впрочем, в том, что тот выберет, Иоанн не сомневался и, как выяснилось днем позже, не ошибся. Пристально глядя в преданные глаза Федора, он похвалил его за содеянное, но тут же и погасил радость, заметив:
— А ведь для тебя ничего святого нет. Ты, чтоб жить, ныне родителя свово, а завтра, коль занадобится, так и меня по горлу полоснешь.
Но слово сдержал и, в отличие от Петра, другого сына Алексея Басманова, Федьку казни не предал, повелев лишь сослать его со всей семьей на Белоозеро. Там тот вскорости и умер.
Для остальных были приготовлены муки потяжелее.
25 июля лета 1570-го на большой торговой площади в Китае-городе установили восемнадцать виселиц. В самом центре была выстроена большая загородка, внутри которой опричники вбили два десятка кольев. К ним были привязаны бревна в виде поперечных перекладин. Словом, Голгофа да и только. Не иначе как для вящего сходства рядом разложили орудия пыток, а возле одного из крестов запалили высокий костер, повесив над ним огромный пивной чан с водою. Сам Иоанн явился на рыночную площадь на коне и в полном вооружении. При нем был старший из царевичей и многочисленная вооруженная свита, за которой следовало полторы тысячи конных стрельцов, плотным кольцом окруживших площадь.
Увидев все эти приготовления, народ решил, что после Новгорода настал последний день и для Москвы, и начал разбегаться кто куда. Пришлось собирать людей заново, а потом, чтоб не тряслись от страха, самому Иоанну вставать на Лобное место и прилюдно объявлять, что, мол, было у него в мыслях «намерение погубить всех жителей града, но он сложил уже с них гнев».
Затем стража вывела на площадь около трех сотен опальных, предварительно разделенных на две группы. Вначале-то их было намного больше, чуть ли не полтысячи, но Малюта и его дюжие подручные не зря ели царский хлеб. За несколько месяцев число жертв заметно поубавилось, а те, кто все-таки выжил, представляли собой жалкое зрелище. После перенесенных пыток многие из них вообще с трудом передвигались.
Однако начинать было решено с милостей. Иоанн великодушно объявил, что, как христианнейший государь, узрев, что вины их не столь тяжки, решил помиловать оных изменщиков, после чего чуть ли не две трети обвиняемых были отведены в сторону и выданы на поруки земцам. Тем не менее подле кольев все равно осталось больше сотни.
— Государь, — подбежал к царю встревоженный главный распорядитель Малюта. — Прости, не помыслил я вовремя.
— Ты о чем? — удивился Иоанн.
— Не управиться катам, — скорбно вздохнул Малюта. — Вон их сколь мало, — уныло кивнул он в сторону трех стоящих палачей.
— Это ведь самого нужного на Руси и нет! — возмутился Иоанн. — Ну и ладно. Пущай один предатель другого предателя губит.
— Это как? — с удивлением воззрился на царя Скуратов.
— А земцы у нас на что? — вопросом на вопрос ответил государь. — Вот и пущай мне доказуют, что они не с ими заодно.
Первая заминка вышла с дьяком Висковатым. После того как главный земской дьяк Андрей Щелкалов громко зачел ему его «вины», стегая после каждой статьи обвинения по голове плетью, предполагалось, что дьяк покается. Последний из любимцев Подменыша был слишком нужен Иоанну, чтобы положить его голову на плаху. Но тот не признал ни того, что хотел отравить государя, ни того, что подсоблял сдавать крепости Литве. Не сознался он и в том, что писал к королю Сигизмунду, желая предать ему Новгород, и в том, что писал к турецкому султану, чтобы тот взял Астрахань и Казань, и в том, что звал крымского хана в набег на Русь. Вместо того произнес иное, то, что давно наболело:
— Будьте вы прокляты с вашим царем-кровопийцем.
Сказал, словно в лицо плюнул.
И вновь запыхавшийся Малюта прибежал к Иоанну, беспомощно разводя руками.
— А что сказывает? — притворился царь, будто не слышал громких слов дьяка.
Малюта от неожиданности икнул. Ну как такое повторить. Одно дело — Висковатый, ему терять нечего, а вот Григорию Лукьяновичу — есть что.
— Сказывает, что не хочет каяться, — нашелся он.
— Вишь, каков злодей, — медленно произнес царь, вновь наливаясь безумием ярости. — Даже покаяться не хочет, яко он возжелал всю Русь по кусочкам раздати. Ну да ладно. Хотел я его помиловать, да, видать, не судьба.
— А как тогда казнить повелишь? — уточнил Малюта.
— Какова вина, такова и кара. Чтоб справедливо все было, — назидательно заметил Иоанн. — Коли он Русь по кусочкам раздать возжелал, так и вы его ныне по кусочкам, — и крикнул вдогон: — Каждый чтоб отрезал.
Так скончался бывший глава Посольского приказа, царский печатник и думный дьяк Иван Михайлович Висковатый, которого не пощадили, исполнив в точности так, как и повелел царь. Первым был Малюта, который, недолго думая, отрезал дьяку нос. Вторым подошел Андрей Щелкалов.
— Торжествуешь, — с упреком прошептал Висковатый.
— Не чаял, что так сложится, — честно признался тот и покаялся: — Прости, Иван Михайлович, а о детишках твоих я постараюсь позаботиться, — после чего, зажмурив глаза и чуть не угодив остро заточенным ножом по своим же пальцам, отсек у печатника ухо.
— Молодца, — одобрил внимательно наблюдавший за происходящим царь. — Не думал, что так ловок.
Щелкалов кисло улыбнулся и отошел в сторонку. Его мутило. Нутро выворачивало наизнанку. Кто-то легонько толкнул его в бок. Щелкалов оглянулся. Рядом стоял коренастый миловидный юноша в одеже царского рынды, держа в руке платок.
— Прими, Андрей Яковлич, — вежливо произнес он и посочувствовал: — Худо?
— Съел чего-то вечор, — отговорился дьяк. — Грибки, видать, несвежие были, али поганка затесалась.
— Никак и я с тобой вместях на той же трапезе был, — умно ответил юноша. — Мы с тобой, поди, из одной мисы те грибки отведывали, — и скорбно вздохнул.
— У-у-у, как они его обступили. Будто воронье, — не выдержав, прошипел Щелкалов, глядя на суетившихся возле Висковатого людей, но тут же спохватился и бросил тревожный взгляд на юношу — не донесет ли?
Спустя миг тревога переросла в панику — он, наконец, узнал вежливого собеседника. Перед ним стоял Борис Годунов. Кто он и что он — Щелкалов толком не знал. Ведал лишь, что тот в числе прочих рынд, сопровождает царя во время его торжественных выходов, да еще то, что он в каком-то родстве с постельничим царя Дмитрием Ивановичем Годуновым, приходясь ему вроде бы братаничем[65].
