Валерий Елманов - Иоанн Мучитель
Впрочем, он еще не собирался изменять своих прежних распоряжений относительно горожан, хорошо помня, что Псков — родина отца Артемия и должен заплатить за все прегрешения старца, допущенные по отношению к царю. Но когда он уже въехал на площадь, где располагались церкви святого Варлаама и Спаса, подле которых дожидался государя игумен Печерского монастыря отец Корнилий, к Иоанну верхом на метле вприпрыжку приблизился местный юродивый по имени Николка Саллос. Поманив Иоанна пальцем, он, привстав на цыпочки, шепнул на ухо заинтригованному государю:
— Али не насиделся еще в избушке-то? Неужто сызнова хотишь, чтоб тебе подмену сыскали?
Иоанн испуганно отпрянул, резко выпрямился в седле и оглянулся по сторонам. Вроде бы никто, кроме него, не слышал. Разве что Басманов с князем Вяземским. Он подозрительно покосился на них, но потом решил, что и до них тоже навряд ли донеслись слова юродивого. Царь вновь пригнулся и тихо спросил:
— А ты-то сам откель об избушке ведаешь?
— Так мне братец Васятка вечор сказывал, — простодушно пояснил Николка, пританцовывая на месте.
«Час от часу не легче», — вздохнул Иоанн.
— Какой еще Васятка?
— Али забыл такого? Дак ведь он же у тебя в Москве завсегда на паперти в церкви святой Троицы сиживал.
— Это когда ж было? — не понял царь. — И церкви той давно нет, да и сам Васятка помер. Как же ты мог…
— Нешто сам не ведаешь, царь-батюшка? — хитро улыбнулся Николка. — Телу — гнить, а душе — жить. Ну а где, то одному господу ведомо. — И тут же пожаловался: — Васятке-то легко было, кой за твоего братца молился, а мне за тебя уж больно тяжко — не поспеваю совсем. — И лукаво погрозил пальцем: — Не шали, а то твоя лошадка тебя обратно не довезет.
Иоанн раздумывал до вечера, а ночью его конь пал. Ему тут же вспомнилось пророчество Николки и… погром был отменен.
Позже, когда до Саллоса допытывались, что он сказал такого убедительного, чтобы утишить сердце Иоанна, юродивый простодушно отвечал:
— А я ему мясца предложил. Сказывал ему, что коль он так по скоромному изголодался, то пущай не человечинку — говядинку лучше съест.
— Да как же ты не испугался-то?! — ахали люди, пораженные смелостью Николки, и с восхищением смотрели на дурачка.
— А чего бояться-то? — удивлялся в свою очередь юродивый. — Я ж ему не камень — мясца предложил. От души.
— А он, что ж? Он-то что тебе ответил? — торопили люди.
— Не стал брать, — сокрушенно вздыхал Николка. — Да оно и понятно. Известно, человечинка-то послаще будет да посочней. Коли он ее распробовал, то говядину едать нипочем не станет.
— Ах, милый ты наш, — всплескивал руками народ, и чуть ли не каждая из хозяек считала своим долгом непременно сунуть в большую холщовую суму Николки либо монетку, либо кусочек съестного.
Но на самом деле Иоанн угомонился ненадолго. К тому же ему в голову пришла очередная безумная мысль. Не доверяя никому, он стал сомневаться даже в тех, кого выбирал сам. Рассудив, что верность хороша тогда, когда она подкреплена страхом, царь повелел Малюте выбить из тех новгородцев, которые вместе с архиепископом отвезли в Москву, сведения обо всех, кто пытался их предупредить. Дескать, ему доподлинно известно из доноса некоего Григория Ловчикова, что кто-то из опричников был в сговоре с изменниками и послал в Новгород грамотку.
— А имен тебе не назвали, государь? — спросил Малюта.
Иоанн призадумался, но потом, вспомнив Псков и свой разговор с юродивым, во время которого ближе всего к нему находились князь Вяземский и воевода Басманов, твердо произнес:
— А ты сам помысли. Из простецов никто о том, куда мы собрались, не ведал. Стало быть, и упредить они не могли. Знали-то совсем малое число — я да ты, да еще человечка три-четыре. К примеру, Алеха Басманов да князь Афонька. Вот и смекай.
Малюта смекнул быстро и спустя всего пять дней принес Иоанну свежие допросные листы, кое-где заляпанные ржаво-бурыми пятнами крови. В каждом из них были написаны имена Алексея Басманова, его сына Федора, а также князя Афанасия Вяземского.
— Я про Федьку ничего не говорил, — недовольно произнес Иоанн, читая листы.
— Не мог сын не знать, что отец родной задумал, — пояснил Малюта.
На самом деле причина была в другом. Был Григорий Лукьянович ревностным христианином, молился часто и подолгу, особенно после тяжелой пыточной работы. Да и перед нею тоже не забывал поднести ко лбу два перста, чтобы бог благословил верного царева слугу в его тяжких трудах. Не пропускал он и воскресных служб. А уж содомитов не любил — беда просто. Потому недрогнувшей рукой и вписал сынка Алексея Даниловича в эти опросные листы.
— Да неужто Афонька тоже в изменщиках? — подивился царь, прочтя в листах про князя Вяземского.
Малюта засопел и сердито ответил:
— И не просто в изменщиках, а в самых ярых.
На самом деле у Григория Лукьяновича имелись свои причины ненавидеть Вяземского. Мало того что князь был прямым соперником Скуратова-Бельского, причем даже более удачливым, чем сам Малюта, учитывая, что государь даже лекарства принимал не иначе как из рук верного Афоньки — высший знак безграничного доверия. Вдобавок Вяземский к самому Малюте относился с презрением, которое даже не удосуживался хоть как-то скрывать.
Хорошо помнил Малюта и «большой сбор», учиненный два года назад Иоанном. Тогда его вторая жена Мария Темрюковна была еще жива, но из-за своей бабской немочи не могла исполнять супружеских обязанностей. Иоанн же, решив потешиться в усадьбах опальных и просто отписанных по причине ненадежности в земщину бояр, для начала замыслил обзавестись на время этого «ратного похода» бабами, чтобы весело проводить не только день, но и ночку.
Выбрав в июле 1568 года ночку потемнее, царские опричники, возглавляемые князем Афанасием Вяземским, Малютой Скуратовым и Васькой Грязным, вламывались веселыми ватагами в дома и гребли всех, кто заранее приметился им самим.
Избежать позора могли разве что жены и дочери самых знатных, да и то не из-за уважения Иоанна к древности рода, а по гораздо более прозаической причине — поди взломай крепкие ворота, запертые на дубовые, а то и железные засовы. К тому же, даже если и удастся тебе перемахнуть через высокий бревенчатый тын, окружающий со всех сторон боярскую усадьбу, все одно — схватки с хорошо вооруженными холопами и матерыми злыми волкодавами, спущенными по такому случаю с цепей, не избежать. Нет уж, лучше брать тех, кто попроще — из числа обычных горожан, а кто они — купцы, попы или ремесленники, — не важно.
Отъехав за город, Иоанн устроил дележку, забраковав чуть ли не всех, кого подобрал Малюта и его люди — уж больно толсты, — и три четверти живой добычи Васьки Грязного. Их он роздал ближним людям, чем вызвал не только досаду у Малюты, но и… неудовольствие Вяземского.
